Такого она не предусмотрела, когда покидала гостиницу «Элиар». Они снова сели, сделали новые заказы.
Наступило молчание. Студент был немного смущен предложением, которое сам же только что сделал. Но разве сейчас не было два часа ночи и разве она не сидела одна в ночном кабачке с сомнительной репутацией? Чего же она искала, если не приключения?
Он слегка прижался своим коленом к колену соседки, и та не убрала ногу.
– Видите двух хиппи напротив? Они сейчас курят марихуану.
– А если заявится полиция?
– Полицейским это известно. Если все делается пристойно и не используется ЛСД, они предпочитают закрывать глаза. Если, конечно, речь не идет о поставщиках.
– Вы пробовали?
– Да. Дважды.
– Вам не понравилось?
– Нет. У меня это вызывало не возбуждение, а сонливость.
– А ЛСД?
– Мне после него было чертовски плохо. Видите, в квартале Мобер еще попадаются весьма обычные молодые люди. Ваше здоровье. Меня зовут Мартен, а моего друга – Луи, но из-за его свирепого вида мы прозвали его Ужасный.
Он вопросительно взглянул на нее и посмотрел на часы. Она махнула ресницами в знак согласия.
– Послушай-ка, Луи, а не пора ли нам идти?
– Хорошо. Сегодня твой черед платить.
Луи сам их оставил, так как у двери стоял его мопед. На длинной, плохо освещенной улице Одиль осталась наедине с тем, кого звали Мартеном.
Довольно долго они молча шли и, казалось, слушали шум своих шагов. Затем произошло нечто такое, что заставило вздрогнуть Одиль, нечто совершенно неожиданное. Тихонько, как бы колеблясь, ее спутник просунул свою руку под ее руку так, что теперь они шли как влюбленные.
Это был, в общем-то, пустяк, но она пришла в волнение. Их встреча представала в ином свете. Она не помнила, чтобы мужчина шел с ней рука об руку.
– Вы живете в этом квартале? – спросила она, чтобы только не молчать.
– Недалеко отсюда. На улице дю Бак. Не нужно шуметь, когда мы окажемся на лестнице, а также когда мы пойдем через гостиную...
Он рассмеялся, и его смех прозвучал очень молодо.
– Этот дом – старый особняк, поделенный на квартиры. Очень давно моя хозяйка сняла крыло на четвертом этаже, а поскольку для нее одной это слишком много, то она сдает две меблированные комнаты. Она ставит жильцам два условия. Первое-это не готовить в комнатах еды и вообще не есть там. Второе – не приводить женщин.
– Условие, которое, мне думается, вы нечасто выполняете.
– Вопреки тому, что вы думаете, я очень редко возвращаюсь не один, и старая мадам Буалдье ни разу не застала меня с поличным. У нее, по-видимому, приличное состояние, потому что мебель там великолепная. Ковры тоже.
Под аркой виднелась дверь, и у него был от нее ключ. Они бесшумно поднялись на четвертый этаж, включив выключатель с реле времени на третьем этаже.
Он приложил палец к губам и достал из кармана другой ключ. Все было погружено в темноту и безмолвие. Лишь в большой гостиной сквозь ставни пробивался свет.
Он взял ее за руку, и так они достигли коридора, где перед какой-то дверью он остановился. Ему стоило лишь повернуть ручку – и дверь раскрылась, затем он закрыл ее. Ключ был внутри.
– Ну вот!
Он зажег свет и поцеловал ее. Все это происходило будто во сне. Комната была очень большой, с высоким потолком, за пунцовыми шелковыми шторами не было видно окон.
Постель была приготовлена к ночи.
– Не бойтесь, – прошептал он. – Отныне нам позволено все, кроме громких разговоров.
– Я не боюсь.
Если бы она раньше повстречала такого парня, как Мартен, она, возможно бы, влюбилась и многое в ее жизни сложилось бы иначе.
Он нежно целовал ее, и она чувствовала, что эта его нежность настоящая. Все выглядело так, будто он понимал, что она, несмотря на свой уверенный вид, всего лишь ребенок.
– Что вы будете пить? Коньяк или вино? Это все, что у меня тут есть, вино не слишком хорошее.
– Тогда коньяк.
Пока он ходил за бутылкой и бокалами, которые стояли в старинном шкафу, она совершенно спокойно сняла с себя куртку. Мебель в стиле Людовика XV, великолепно отполированное дерево.
– Ваше здоровье.
– За нас двоих, – поправил он. – Мне бы хотелось, чтобы у вас осталось хорошее воспоминание об этом вечере. Не знаю, увижу ли я вас снова, ведь вы, вероятно, собираетесь вернуться в Лозанну...
– Да, я собираюсь уехать.
Они разговаривали понизив голос, постоянно прислушиваясь, и это придавало их беседе таинственный, романтический характер.
– Жаль, что я не повстречался с вами раньше, – сказал он
– Кажется, я тоже об этом сожалею.
Мягкими, ловкими движениями он расстегнул пуговицы на ее рубашке, снял ее, затем снял бюстгальтер и положил его на стул.
– У меня не холодные руки?
– Нет.
Это не походило ни на одно из ее любовных приключений. Он пытался стянуть с нее брюки, но это оказалось сложнее.
– Оставьте. Я сама сейчас это сделаю.
Она села на край кровати, чтобы высвободить ноги. Она не ощущала никакого стеснения, никакой стыдливости. На ней остались лишь легкие трусики, их она тоже сняла.
– Вы не раздеваетесь?
– Может, слишком много света?
– Ночника было бы достаточно, да?
Шелковый абажур был красного цвета, и комната заливалась розовым светом.
Из них двоих более неловко чувствовал себя он.
«Ну что ж, старушка, это в последний раз», – подумала Одиль.
Он лег рядом с ней и принялся ее ласкать.
– Я ведь тощая, да?
– Вы стройная, а не тощая.
– Лишних пять кило не помешали бы.
– И куда бы вы их дели? Вы хотите прибавить в весе, тогда как большинство женщин мучают себя, чтобы похудеть.
Когда его ласки стали более интимными, она закрыла глаза, и вскоре он оказался на ней: он медленно проникал в нее. На мгновение она подумала, что впервые понастоящему испытает оргазм. Начало уже было сделано, и она пребывала как бы в напряженном ожидании, сдерживая дыхание, но это ощущение развеялось.
Она ничем не выдала себя. Она открыла глаза и посмотрела на него. Он казался таким счастливым! Ей редко удавалось видеть такой восторг на лице мужчины!
– Вам не нужно предохраняться.
Теперь это уже было не важно. У нее не хватит времени на то, чтобы забеременеть.
Она неправильно сделала, что подумала об этом. Когда она почувствовала, что он кончает, у нее по щекам потекли слезы. Они не были сильными. Она не рыдала. Лишь несколько раз всхлипнула.
– Я сделал вам больно?
– Нет. Не обращайте внимания.
– Это ведь не в первый раз?
– Нет. Я ни в чем вас не упрекаю. Это личное. Я – идиотка.
Слезы так и продолжали течь, они жгли щеки, и у них был тот же вкус, как и тогда, в Уши.
Ей в ту пору было восемь лет. Однажды мать строго отчитала ее за то, что она пряталась в гостиной, когда мать с приятельницами играли там в карты.
Когда ее обнаружили, ей устроили страшную взбучку.
– Иди к себе в комнату, и чтобы я больше никогда не видела, как ты прячешься.
В ней возобладало ощущение, что с ней поступили несправедливо. У нее и в мыслях не было подслушивать, о чем говорят взрослые. Или все же ей немного этого хотелось?
– Она меня ненавидит, и я тоже ее ненавижу.
Она разговаривала сама с собой.
– Я освобожу их от себя и сама освобожусь от них.
Она спустилась на цыпочках по лестнице. Пересекла сад, вышла за ограду. Она двинулась по улице, что лежала прямо перед ней, и чуть позже пересекла хорошо знакомый ей парк Мон-Репо. Она сотни раз приходила сюда играть, но сейчас не смотрела по сторонам.
Она продолжала разговаривать сама с собой.
– Как так получается, что взрослые все дневные часы проводят за игрой в карты? Она ничего другого и не делает. Ей и в голову не придет помочь бедной Матильде, она уже старенькая, а должна заниматься всем. Есть, конечно, еще Ольга, горничная, но та приходит только четыре раза в неделю и только по утрам. Похоже, она серьезно больна и не знает этого.