— Да. Думаю, что можете.
— Убиты двое полицейских, — с удовольствием рассуждал он. — Моя фотография появится на первых полосах всех газет страны.
Я согласно кивнул.
Нотка лукавства обозначилась на его лице.
— Если я буду отрицать этот последний взрыв? Допустим, я сознаюсь во всех остальных, но откажусь от этого? Моя фотография все равно попадет в газеты?
Я ткнул пальцем вниз:
— Чтоб мне провалиться! Вы когда-нибудь видели подобное?
Он перегнулся через карниз и прищурился.
Дальнейшее не заняло у меня и секунды.
Стюарт кричал до самой земли…
Пит присел на высокий стул у стойки бара и заказал чашку кофе.
— Каждый день чему-нибудь учишься. Я мог бы поклясться, что Стюарт не такой человек, чтобы выпрыгнуть из окна.
Я пожал плечами:
— Давай не будем плакаться. Мы получили признание, и этого достаточно. Он сэкономил штату деньги.
Бармен принес кофе. Пит продолжил:
— Знаешь, Фред, все то время, что я обрабатывал Стюарта, у меня были другие соображения насчет последнего взрыва. Они остались при мне, и я еще разберусь в этом деле — просто, чтобы удовлетворить свое любопытство.
— Напрасная трата времени, Пит.
— Это мое время, Фред. Я не выставлю счет управлению. — Он налил в кофе сливки. — Я не говорю, что Стюарт был невиновен. Слишком многое свидетельствует против него. Но я чувствую, что он не был повинен во всех грехах.
Пит подавил зевок и взглянул на стенные часы.
— Ничего бы не хотел больше, чем оказаться сейчас в своей маленькой старой квартирке, снять обувь и прилечь, да, я обещал своим ребятам, что забегу к ним на пару часиков.
Он допил кофе.
— Но уж будьте уверены: к десяти я премиленько устроюсь в постели.
Было девять часов вечера, когда я добрался до дома Айлин.
Ее переполняло нетерпение:
— Ну, как это прошло?
— Мы добились признания, — сказал я. — По всем четырнадцати взрывам.
Айлин расплылась в улыбке:
— Ты, наверное, был более чем убедителен.
Я кинул шляпу на кушетку.
— Стюарт выпрыгнул из окна немного погодя после того, как он подписал признание. Я был единственным, кто это видел.
Она обрадовалась, но через мгновение нахмурилась:
— Возможно, не все еще кончено. Есть Пит. Я не думаю, что он удовольствуется достигнутым. Он любит совать нос в чужие дела. Один из тех, кому нужны точные ответы.
Я обнял ее.
— Не тревожься, радость моя.
Она посмотрела мне в глаза:
— А?..
— Я приготовил еще один пакет. И в отсутствие Пита проник в его квартиру. Первый же телефонный звонок — и его разнесет в клочья.
В одиннадцать вечера я набрал номер Пита.
Просто, чтобы проверить.
Эван ХАНТЕР
Когда кому-то смешно…
Он ненавидел директора.
Вчера он понял это. А сегодня утром, когда он вошел в универмаг с «люгером» за поясом брюк, его ненависть к директору разрослась настолько, что подавила все остальные чувства. Он был уверен, что директор знал об этом. И именно это знание, смодовольное насмешливое знание, с привкусом снисходительности, питало его ненависть, лелеяло ее, заставляло ее подниматься, как какую-то темную дрожжевую массу, пузырящуюся, клокочущую и убегающую через край.
«Люгер», прижатый к животу, передавал свое металлическое спокойствие.
Пистолет ему подарил в добрые старые дни, в Вене, поклонник. В добрые старые дни было много поклонников и много подарков. Он помнил эти дни. Они иногда возвращались к нему с приступами жестокой и сладкой ностальгии, накатывавшейся на него валами болезненных воспоминаний. Он помнил огни рампы, аплодисменты и…
— Доброе утро, Ник.
Голос, ненавистный голос…
Он резко остановился.
— Доброе утро, мистер Эткинс.
Эткинс улыбался. Улыбка на его продолговатом лице воспринималась узкой кривой линией, да, узкой бескровной линией, прятавшейся под смехотворно жидкой бородкой на раздваивающейся оконечности этого кувшинного рыла. Волосы у директора были черными и искусно причесанными для сокрытия расширяющейся плеши. Одет он был в серый костюм в тонкую полоску. Соответственно карикатурным изображениям всех заведующих магазинами, в петлице торчала гвоздичка. Он продолжал улыбаться. Улыбка приводила в бешенство.
— Ну что, готов к последнему акту? — спросил он.
— Да, мистер Эткинс.
— Это последний акт, верно, Ник? — Эткинс не переставал улыбаться. — Сегодня занавес опускается, да? С завтрашнего дня все кончено. С завтрашнего дня все возвращается к обычной жизни.