Вздохнув, Ванда вернулась в комнату, присела и машинально начала перелистывать страницы «Вэрайети». Чуть погодя раздался стук в дверь. Ванда разрешила войти. При виде Баггетта у нее от неожиданности и чувства вины перехватило дыхание.
— Томми?! Что ты здесь делаешь?
— Я хотел повидать тебя, Ванда. Я знал, что Джо сейчас в бассейне, и подумал, что можно прийти. Похоже, он проведет там весь день.
— Вполне вероятно.
Она была взволнована, но старалась не показывать этого. Предложила Баггетту выпить, он отказался. Попробовала разговорить его, он не проявил интереса. А в следующее мгновение она оказалась в его объятиях… но вскоре почувствовала себя неловко, отстранилась от него и завела разговор о муже.
— Ты не знаешь, каков он. С каждым годом, с каждым днем он становится хуже. Его мысли только о работе, днем и ночью одни трюки, трюки и трюки… Порой мне кажется, я сойду с ума, Томми. Когда в прошлом году мы жили в Луисвилле, я некоторое время посещала психиатра. Ты не знал об этом?.. Я ходила на сеансы три месяца, а потом Ферлини получил работу в Лас-Вегасе, и моим визитам пришел конец.
— По-моему, — процедил Баггетт, — ненормальный он, раз так обращается с тобой.
— Представляешь, работа преследует его даже во сне. Серьезно. Он просыпается посреди ночи, сбрасывает с себя одеяло и мечется по кровати, «освобождаясь от оков». — Не меняя выражения лица, она засмеялась, а затем из глаз полились слезы. Баггетт снова обнял ее. — Иногда я говорю себе: «Пусть его свяжут так, чтобы он никогда не смог освободиться».
— О чем ты?
Она посмотрела на него:
— Ты слышал про водный трюк, который Ферлини собирается исполнить на озере через пару недель? Знаешь, о чем я думаю с тех пор, как он принял это решение?
Ванда отошла к окну и посмотрела на бассейн: Ферлини упорно продолжал бороздить воду.
— Я думаю о том, что, возможно, что-нибудь случится. Он в форме, я знаю это. Он может выбраться почти отовсюду. Но, если хоть один мельчайший винтик механизма не сработает, он утонет… Ужасно, что у меня такие мысли, да?
— Я нисколько не виню тебя, — преданно ответил Баггетт.
Ванда неторопливо подошла к комоду и выдвинула ящик. Из груды личных вещей она выудила пару стальных наручников и два мелких металлических предмета.
Показав наручники Баггетту, попросила:
— Сделай одолжение, Томми, надень их.
Баггетт моргнул:
— Зачем?
— Я прошу тебя.
Баггетт с готовностью протянул руки, она надела наручники и защелкнула замок.
— А теперь попробуй снять их.
Худой, романтичный певец напрягся так, что вены на его шее вздулись и побагровели.
— Ничего не получается, — задыхаясь, проронил он.
— И не получится. Ни у кого не получится, даже у Ферлини, если только у него не будет где-нибудь спрятано вот это. — Она протянула крошечный ключик. — Попробуй сейчас.
Выламывая пальцы и закусив язык, Баггетт ухитрился вставить ключик в отверстие, повернул его, но щелчка не раздалось.
— Не срабатывает, — просипел он. — Ключ не поворачивается.
— Да, — словно во сне, подтвердила Ванда. — Не поворачивается.
— Но почему? Что случилось? — Голос Баггетта выдавал панику.
— Все дело в том, что это не тот ключ, — ответила Ванда. — Вот настоящий. — Она показала второй ключ, затем подошла и сама вставила его в замок. Раздался щелчок, и наручники раскрылись.
Потирая запястья, Баггетт вопросительно посмотрел на нее.
— Мне кажется, тебе сейчас лучше уйти, — сказала Ванда.
Фил Роско был доволен результатами подготовительной кампании. Четыре газеты в районе Денвера рекламировали предстоящее событие, а одна из крупных служб новостей передала сообщение по радио.
Однако великому Ферлини было не так-то легко угодить: в воображении он видел себя в телерепортажах, в престижных журналах, заваленным предложениями из Голливуда, но это была та конфетка, заполучить которую Роско был не в состоянии.
— Не требуй, ради бога, невозможного, — повторял Роско. — С тех пор, как Гудини исполнял такой же номер, это уже не сенсация. Довольствуйся тем, что есть.
Ферлини ворчал, но был удовлетворен.
В день выступления Ванда проснулась, ощущая себя старой и измученной. Ночь была кошмарной: муж дважды будил ее своими дикими вскриками в сопровождении невероятных конвульсий «освобождавшегося» тела. Взгляд ее был потухшим, движения замедленными, что нельзя было объяснить одной лишь бессоницей. Это был ужас ожидания чего-то страшного.