Куратор достал из кармана изящную серебряную фляжку, налил в стаканы коричневую жидкость и предложил выпить коньяку за без пяти минут подполковника. Они чокнулись и сделали по глотку.
– Знаете, что губит Россию? Грамотность без культуры, выпивка без закуски и власть без совести, – и засмеялся тоненько и заливчато, как ребенок.
Двойник неопределенно повел плечами, жест этот можно было оценивать и как согласие со сказанным, и как некое удивление. Похоже на куратора – вдруг, ни с того ни с сего, круто меняет характер беседы, в новое русло вводит. По известному выражению получается: в поле ветер, в одном месте гвоздь. А еще хорошо усвоил манеру куратора выходить за существующие в их ведомстве рамки приватного разговора, генерал, словно заправский жонглер булавами, ловил и подбрасывал, не роняя, весьма рискованные словесные пассажи , то ли испытывая Двойника, то ли демонстрируя свою полную независимость от принятых норм и правил. В его положении все можно, а мне надобно рот на замке держать и особо не реагировать, так лучше и безопаснее.
– А вообще, если трезво взглянуть на жизнь, то хочется напиться, правда?
– Я, знаете ли, не по этой части.
– Знаю, знаю, дорогой Яков Петрович, по какой вы части… Ценю ваши усилия и талант перевоплощения. Гляжу на вас – и будто с Самим разговариваю… На днях, кстати, афоризм вычитал: на переправе не меняют лошадей, но стоило бы поменять кучера.
К чему клонит? – недоумевал Двойник, не меняя благодушно-сосредоточенного выражения лица, хотя прозвучало как-то уж отчаянно, непозволительно смело даже для генерала. Может, испытывает, скрытую реакцию хочет обнаружить?
Разговор меж тем сам по себе плавно перетек в нечто привычное, будто никаких загадок и двусмысленностей перед этим посеяно не было. Куратор поинтересовался, нет ли просьб, пожеланий, намекнул, что занятость увеличится – Сам вроде бы планирует длительные отъезды на отдых, в том числе на Алтай, хочет побыть на природе, в глухомани, вдали, так сказать, от шума городского и от обязательных встреч и приемов, так что придется вам поработать… Заодно осведомился о семейных делах Якова Петровича и как бы между прочим бросил, точно мяч в кольцо, вопросец, безобманчиво давая понять: за Двойником и его близкими следит весьма пристально и заин-тересованно.
– Как новый ухажер Альбины, нравится вам?
Яков Петрович сжался пружиной. И это известно… С дочерью существовали проблемы, о которых никому знать не было положено, и заключались в крайнем ею неодобрении его теперешней службы монстру, как называла ВВ, а вот куратор узнал. Владислав, тот другой, всецело поддерживает отца, его завидная должность в нефтяной компании, по протекции куратора полученная (Яков Петрович год назад осторожно прозондировал почву, может ли Олег Атеистович помочь с трудоустройством сына-экономиста – генерал живо откликнулся) диктовала соответствующее отношение к творящемуся во-круг. В политику сын не лез, был осторожен в высказываниях, с коллегами ничего этакого не обсуждал, дабы не подвести себя – и отца. Да и без всякого лукавства и лицемерия считал Владик: ВВ дан стране свыше, ему нет замены, поэтому без малого четверть века пребывания во власти вполне оправданы и необходимы.
Альбина схватывалась с братом в спорах, порой ссорилась, прекращала разговаривать. С мужем развелась – кроме того, что погуливал, еще и по идеологическим соображениям. Одна воспитывала Ниночку, внучку Двойника, он помогал деньгами – врач-терапевт в поликлинике, Альбина при нынешней ситуации с медициной была обречена на нищенство. И это унизительное положение выводило ее из себя, добавляло желчи в рассуждения о пакостности и мерзости режима, при котором дипломированный специалист принужден влачить жалчайшее существование. К конкретной оппозиции, правда, Альбина отношения не имела, да и где они, враги режима: одни убиты, другие отравлены, третьи срок мотают, четвертые хвосты поджали и пе-тюкают из-за кордона, куда вовремя смотались. Но язык у дочки без костей, отцу напрямую выкладывала, почему ненавидит вождя; он требовал замолчать, остерегал, призывал к осторожности, грозил снять с довольствия, та и в ус не дула, а ссориться, рвать отношения он не хотел – дочь ведь, любимая… Притом красивая, породистая (в кого только?), глаза необычные, на миндальный орех похожие, большие, широко расставленные, серо-голубые, но больше все-таки голубые (“если кошка голубоглаза, ей не будет ни в чем отказа” – сама про себя с иронией ), роста среднего, волосы слегка в рыжизну, не худенькая, все на месте, что мужчины любят – Яков Петрович обожал мало внешне похожую на него дочь; вот только язык как помело…