Осмелившись, еще раз попросил у куратора разрешения привезти на выходные близких, притом использовал, полушутливо-полувсерьез, свое особое положение: “Не кажется ли вам, Вячеслав Сергеевич, странным, что я, Верховный Властелин, не могу кого-то пригласить к себе домой?” Слово “семья” опустил, зачем давать повод задуматься тем, кто наверняка прослушивает разговор. Генерал поперхнулся от неожиданности и разрешение дал. Требовалось сообщить охране имена и фамилии гостей, три дня ушли на проверку, проблема возникла с дочкиным дружком, хирурга не пропустили – не зря Атеистович предупреждал о его неблагонадежности.
Яков Петрович был на верху счастья, возил на джипе взрослых и детей по территории, показывал, рассказывал, внуки выражали восторг, особенно в игровой комнате, где чего только не было, Владик и жена вторили им, Альбина хмыкала и, верная себе, подкалывала: и впрямь царские чертоги…
Дети, против ожидания, не задавали каверзный вопрос: “Деда, это все тебе принадлежит?”
Владик не преминул сообщить, что в компании опять идут сокращения и он на волоске держится. Ждал ответных слов – дескать, не волнуйся, все уладим, Яков Петрович пообещал, а про себя подумал: не хотелось бы куратора просить, Вячеслав Сергеевич – не Атеистович, нет меж ними таких доверительных отношений.
Жена ночевала в его спальне, после короткого, как по обязаловке, соития лежала молча, горел ночник, он многозначительно спросил, знает ли она и пальцем в потолок, давая понять – комната прослушивается, отвечай не вслух, жестом, та сообразила, кивнула – знает; следовательно, Альбина просветила. Кира не из трепливых, да и понимает, чем может пахнуть огласка. И сын наверняка в курсе, как утаишь от своих…
Остаться наедине с дочерью удалось только после воскресного обеда, когда остальные легли отдохнуть. Они прогуливались по расчищенным от снега дорожкам, пробивавшийся сквозь сосны солнечный свет пятнал дорожки причудливыми тенями, говорили о том, что будет, как выборы повлияют на жизнь страны и их собственную, Альбина оценивала происходящее скептически, легкие уступки ненадолго, все вернется на круги своя; Яков Петрович не спорил.
– Зомбоящик все-таки меняется, меньше гнева в адрес пиндосов, больше о наших делах скорбных, – заметила дочь. – И о скрепах духовных потише разглагольствуют, не с пеной у рта. На патриотизме масла не спахтаешь, не накормишь народ, зарплаты и пенсии не прибавишь, цены не укротишь… Кто-то однажды высказался: “Когда в России начинают говорить о патриотизме, значит, где-то что-то украли”… Вирши тебя прочту, слушай: “В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной и всякой мерзости полна”…Догадываешься, о ком? О нас, грешных, о Рассеюшке, написано в разгар Крымской кампании тыща восемьсот пятьдесят какого-то, не помню, и знаешь, кто автор? Хомяков, поэт, философ, а главное, ярый славянофил. Тем не менее, никаких иллюзий в отношении родины не имел. Вот так-то…
Яков Петрович понятия не имел ни о каком Хомякове, но стихи прослушал с вниманием и подумал: нынче взяли бы славянофила этого за жабры и срок впаяли за антироссийскую пропаганду. Хотя Преемник на встречах с народом вроде обмолвился – осужденных по этой статье амнистируют и саму статью пересмотрят.
Висело в морозном воздухе и не обсуждалось, чем обернется для временного Хозяина этого дивного места приход во власть Преемника, чье избрание, возможно, в первом туре, не подвергается сомнению. Никто точно знать не может, снова обсуждать оба варианта на фоне благолепия природы означало воду в ступе толочь, портить себе настроение: “еще так не было, чтоб никак не было”, употребила Альбина свою любимую гашековскую фразу.
– Ты разговаривал с Преемником, так ведь? Как он тебе?
– Умный, грамотный, проницательный, раскусил меня… Я тебе по телефону побоялся рассказать. Начал имена какие-то называть, я вроде должен их знать по Питеру, а я ни в зуб ногой; потом фразочку по-немецки загнул, я опять не реагирую, ну, он все понял… Куратор заверил – этот момент они с Преемником урегулировали… Не дадут они ему ничего хорошего сделать, даже если захочет, а он вроде стремится…
Два замечательных cемейных дня пролетели, за ними – опять пустота, тоска.
Пришла мысль сходить в театр – изредка посещал премьеры, вот и сейчас захотелось развеяться, дал задание пресс-службе, та на выбор три спектакля, увидел название одного – и ахнул: ну, конечно, только этот, с интригующим и понятным только ему одному названием – “Двойники”. В интернете узнал: восемь лет назад привозил пьесу в Москву немецкий театр из Штутгарта, вышла сенсация, и вот немцы снова здесь.