Я кивнул.
— Зато легко запомнить. Коза Мэй.
— Наверное, — сказал я.
Когда мы дошли до станции, я пригласил поужинать Касавару Мэй в благодарность за то, что она принимает наши звонки, но она сказала, что встречается с женихом.
— Ну, тогда в следующий раз, — сказал я.
— Да, с удовольствием, — сказала Касавара Мэй.
Ее бледно-синий кардиган исчез, словно его поглотила толпа спешащих с работы людей. Убедившись в том, что ее больше не видно, я, не вынимая рук из карманов пиджака, пошел по направлению к дому.
После того как Касавара Мэй ушла, мне опять показалось, что меня накрыло сплошной, без малейшего просвета, серой тучей. Подняв голову, я увидел, что тучи все еще на месте. К мутному серому цвету примешался ночной синий. Если не присматриваться, то и не разглядишь, что там есть тучи. Однако они по-прежнему покрывали небо, словно затаившееся огромное слепое животное, которое заслонило собой и луну, и звезды.
Похоже на прогулку по дну моря, подумал я. И спереди, и сзади, и справа, и слева все одинаково. И тело еще не совсем приноровилось к давлению и манере дыхания.
Оставшись один, я совершенно утратил аппетит. Ничего не хотелось есть. Не хотелось и возвращаться домой, а больше идти было некуда. Ничего не оставалось, как просто идти по улице, ожидая, пока что-нибудь не придет на ум.
Время от времени я останавливался: посмотрел на афишу фильмов Каннского фестиваля, на витрину магазина музыкальных инструментов, а все остальное время разглядывал лица прохожих. Несколько тысяч человек появлялись передо мной, а затем сразу исчезали. Мне казалось, что они перемещаются с одного края сознания на другой.
Улица была такой же, как и всегда. Гомон каких-то слов, каждое из которых утеряло свой изначальный смысл, прилетающие неизвестно откуда обрывки музыки, переключающийся светофор и выхлопные газы. Все это спускалось с неба на ночной город, словно кто-то лил и лил чернила. Во время прогулки по ночному городу мне казалось, что какая-то часть этого гомона, света, запаха, волнения уже на самом деле не существует. Это просто эхо, оставшееся со вчерашнего, с позавчерашнего дня, с прошлой недели, с прошлого месяца.
Однако в этом эхе я не мог различить ничего знакомого. Слишком далекое, слишком неясное.
Сколько времени я бродил и сколько прошел, я не знаю. Знаю лишь то, что мимо меня прошло несколько тысяч человек. По моим предположениям, лет через семьдесят-восемьдесят все люди из этих нескольких тысяч уже уйдут из этого мира. А ведь семьдесят- восемьдесят лет — не такой уж и долгий срок.
Устав от прохожих — вероятно, я искал среди них близняшек, ведь у меня не было никакой иной причины смотреть на лица людей, — я почти бессознательно свернул на узкую безлюдную улочку и зашел в маленький бар, куда приходил иногда выпить в одиночестве. Я сел за стойку, как и всегда, заказал «I. W. Harper» со льдом и съел несколько бутербродов с сыром. В баре почти не было посетителей, тишина хорошо сочеталась со старым деревом и лаком. Из колонки под потолком тихо играло одно джазовое фортепианное трио, которое было в моде несколько десятков лет назад, время от времени к музыке примешивались звон стаканов и потрескивание льда.
Я старался думать, что все уже потеряно. Что-то уже потеряно, что-то продолжает теряться. Никто не может исправить того, что уже испорчено. Именно поэтому Земля продолжает кружиться вокруг Солнца.
Я подумал, что мне не хватает реальности. Земля крутится вокруг Солнца, Луна крутится вокруг Земли, вот такая реальность мне нужна.
Предположим, что я бы случайно где-нибудь встретился с близнецами. Как было бы правильно поступить?
Спросить их, не хотят ли они еще раз пожить со мной?
Даже я понимаю, что в таком предложении нет никакого смысла. Это бессмысленно и невозможно. Они уже прошли мимо меня.
Но даже если бы они согласились вернуться ко мне? Это невероятно, однако все же допустим… Что тогда?
Я откусил маринованный огурчик, лежавший рядом с бутербродом, и глотнул виски.
Бессмысленно, подумал я. Они могли остаться в моей квартире на несколько недель, несколько месяцев или даже несколько лет. Но однажды опять исчезли бы. Точно так же, как и в прошлый раз, без предварительного сообщения, без объяснений, исчезли, как сигнальная ракета, унесенная ветром. То же самое повторилось бы еще раз. Бессмысленно.
Это реальность. Я должен принять мир без близнецов.
Я стер платком капли воды со стойки, вытащил из внутреннего кармана пиджака фотографию и положил перед собой. За вторым стаканом виски я думал о том, что же говорила одна из близняшек сидящему рядом молодому мужчине. Если приглядеться повнимательнее, казалось, что она выдыхает ему в ухо воздух или невидимую глазу дымку. По фотографии не поймешь, заметил он это или нет. Я предположил, что этот мужчина ничего не заметил. Так же, как в то время ничего не замечал и я.
Копаясь в обрывках перемешавшихся в моей голове воспоминаний, я почувствовал в обоих висках, где-то глубоко, едва заметную тяжесть, неизбежный результат моего самокопания. Будто что-то парное, двойное, спрятанное в моей голове, ползет по ней, пытаясь вырваться наружу.
Я подумал, что должен, вероятно, сжечь эту фотографию. Но сжечь ее я не мог. Будь у меня силы ее сжечь, я бы с самого начала не зашел в тупик.
Допив второй стакан виски, я, взяв записную книжку и мелочь, подошел к розовому телефону, набрал номер. Когда зуммер прозвучал раза четыре, я передумал и повесил трубку. С телефонной книжкой в руках я еще некоторое время смотрел на телефон, но никакой удачной мысли так и не пришло в голову, поэтому вернулся к стойке и заказал себе третий виски.
В конечном итоге я решил ни о чем не думать. О чем бы я ни думал, вряд ли мог достичь какой-либо цели. Голова должна быть пустой, чтобы я смог влить в эту пустоту несколько стаканов виски. Затем я стал прислушиваться к музыке, которая неслась из колонки над головой. И тогда мне невыносимо захотелось женщины, но я не знал, кого именно. На самом деле мне было все равно, кто это будет, но в голову никого конкретного не приходило. Кто угодно, но при этом кто же? Ну и ну, подумал я. Если бы собрать всех знакомых женщин и соединить их в одном теле, я бы мог переспать с таким телом, однако, сколько бы я ни перелистывал страницы записной книжки, такой партнерши найти мне не удалось.
Я вздохнул, оплатил счет и вышел из бара. Остановившись у светофора, задумался. Что мне делать дальше? Куда пойти? Что я хочу сделать? Куда хочу пойти? И что я сделаю в результате? И где окажусь?
Однако ни единого ответа мне на ум так и не пришло.
— Я всегда вижу один и тот же сон, — сказал я женщине, не открывая глаз.
Я долго лежал с закрытыми глазами, и мне стало казаться, что я плыву в воздухе, кое-как удерживая равновесие. Наверное, оттого, что я лежал голым на мягкой кровати. А может, из-за сильного запаха ее духов. Этот запах, словно микроскопические насекомые, проникал вглубь меня, растягивал и сжимал клетки моего тела.
— Я всегда вижу этот сон почти в одно и то же время. В четыре-пять часов утра — как раз перед рассветом. Просыпаюсь весь в поту, а вокруг еще темно. Хотя и не скажешь, что совершенно темно. Вот в это самое время. Конечно же, сон не повторяется один в один. Какие-то мелочи иногда различаются. И ситуация бывает другой, и моя роль. Однако основная канва одна и та же. И герои, и финал. Похоже на малобюджетный сериал.
— Мне тоже иногда снятся противные сны, — сказала она и, щелкнув зажигалкой, закурила.
Я услышал, как чиркнул кремень, почувствовал запах сигареты. А затем раза два или три она слегка покачала рукой.
— Сегодня утром мне приснился сон о здании со стеклянными стенами, — продолжал я, не отреагировав на ее слова. — Очень большое здание. Кажется, стоит где-то в районе станции «Синдзюку Нисигути». И все стены из стекла. Во сне я шел по дороге и случайно наткнулся на это здание. Но здание еще не было достроено. Оно было почти достроено, но работы еще шли. За стеклянными стенами суетились рабочие. Внутри здания были только перегородки, оно стояло фактически пустым.