— Судзуки?
Девчонка принялась рассказывать мне об этом Судзуки, но я никогда не слышал о нем.
— Я и телевизор-то почти не смотрю, — сказал я.
— Неприятная семейка, — сказала девчонка. — Снобы, кичатся своей известностью. Да все, кто выступает по телевизору, сплошные жулики.
— Да что ты говоришь.
Девчонка взяла пачку «Мальборо», вытащила одну сигарету и, не зажигая, покрутила ее в руках.
— Ну возможно, среди них тоже есть несколько неплохих людей, но не в моем вкусе. Вот Мияваки-сан был порядочным человеком. И жена хорошая женщина. У мужа было два или три ресторана.
— И куда они делись?
— Не знаю, — сказала девчонка, постукивая ногтем по кончику сигареты. — Может, что-нибудь с долгами. Такая шумиха тогда была, а потом они исчезли. Уже года два прошло. Дом бросили. Там теперь только кошки плодятся. Неосмотрительно. Мама всегда жалуется.
— Неужели столько кошек?
Наконец девчонка взяла сигарету в рот и прикурила от зажигалки. После чего кивнула.
— Каких только нет. Есть с обожженной шерстью, есть с одним глазом… У него вместо глаза просто мясо наросло. Жуть.
— Жуть, — повторил я.
— У одной моей родственницы шесть пальцев. Девчонка чуть меня старше. Рядом с мизинцем у нее еще один маленький палец, как у младенца. Однако она его все время подгибает, поэтому так и не увидишь. Красивая девчонка.
— Хм, — сказал я.
— Как вы думаете, а это генетически передается? Ну, типа по крови…
— Не знаю, — ответил я.
Несколько минут она молчала. Я курил сигарету и внимательно смотрел на кошачью тропинку. Однако пока не прошло еще ни одного кота.
— Вы точно ничего не хотите попить? Я буду колу, — сказала девчонка.
Я сказал, что мне ничего не надо.
Девчонка встала с шезлонга и, подволакивая ногу, исчезла за деревьями, а я взял журнал, который лежал у ног, и стал его перелистывать. Вопреки предположениям, это оказался мужской ежемесячный журнал. В середине журнала мне попалась фотография женщины, сидевшей в неестественной позе, широко раздвинув ноги, так что сквозь прозрачное белье проглядывали гениталии и волосы на лобке. Ну и ну, подумал я и вернул журнал на место, а затем, сложив руки на груди, вновь развернулся к кошачьей тропинке.
Прошло довольно много времени, прежде чем появилась девчонка со стаканом кока-колы в руках. На ней уже не было футболки «адидас», а только шорты и лифчик от купальника. Фасон маленького лифчика с завязками на спине не скрывал формы груди.
День точно выдался жаркий. Я сидел в шезлонге на самом солнцепеке, отчего на моей серой футболке местами выступили черные пятна от пота.
— А вот если бы у девушки, которая вам понравилась, было шесть пальцев, что бы вы делали? — спросила девчонка в продолжение разговора.
— Продал бы ее в цирк, — сказал я.
— Правда?
— Шутка, — сказал я, вздрогнув. — Наверное, не обращал бы на это внимания.
— Даже если бы это могло передаться детям?
Я задумался на минуту об этом.
— Думаю, что все-таки не обращал бы внимания. От одного лишнего пальца никакого вреда не будет.
— А если бы четыре груди?
Я и об этом задумался.
— Не знаю, — сказал я.
Четыре груди? Я не видел никакой возможности прервать разговор, поэтому решил сменить тему.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать, — сказала она. — Только исполнилось. Первый год в старшей школе.
— Школу не посещаешь?
— Нога пока болит, когда долго ходишь. И вокруг глаз еще не зажили порезы. У меня школа довольно строгая — если узнают, что я не просто болею, а попала в аварию, упав с мотоцикла, неизвестно, что мне там на это скажут… Я могу хоть год пропустить. Не то чтобы особенно тороплюсь перейти в следующий класс.
— Хм, — сказал я.
— И все же ответьте на мой вопрос. Говорите, что могли бы жениться на девушке с шестью пальцами, а четыре груди вас смущают?
— Я не говорил, что смущают. Я сказал, что не знаю.
— Почему не знаете?
— Не могу себе этого как следует представить.
— А шесть пальцев представить можете?
— Более или менее.
— А в чем разница? Шесть пальцев или четыре груди?
Я вновь задумался об этом, однако никакого толкового объяснения в голову не пришло.
— Я слишком много задаю вопросов? — спросила она и взглянула на меня из-под темных очков.
— Тебе об этом кто-то говорил? — спросил я.
— Иногда.
— Ничего плохого в том, чтобы задавать вопросы, нет. Это заставляет собеседника думать.
— Но большинство не хотят думать, когда я спрашиваю, — сказала она, рассматривая пальцы на ногах. — Просто отвечают первое, что в голову придет.
Я неопределенно покачал головой и опять повернулся к кошачьей тропинке. Что же я здесь делаю, подумал я. Ведь так ни одной кошки и не появилось.
Сложив руки на груди, я закрыл глаза секунд на двадцать или тридцать. С закрытыми глазами я почувствовал, что на разных частях тела выступает пот. На лбу, под носом, на шее какое-то чуть уловимое ощущение несоответствия, словно ко мне прикасаются влажными перьями, а футболка прилипла к груди, как флаг в безветренный день. У солнечного света оказалась странная тяжесть, которая проникала внутрь моего тела. Девчонка потрясла стаканом с колой, лед звякнул, словно коровий колокольчик.
— Если в сон клонит, можете поспать. Как только кот появится, я вас разбужу, — тихонько сказала девчонка.
Не открывая глаз, я молча кивнул.
Некоторое время не было слышно ни звука. И голубь, и заводная птица куда-то исчезли. Не было ветра, не было слышно даже машин. Все это время я думал о той женщине, которая звонила. Неужели я на самом деле ее знал?
Однако вспомнить никак не мог. Лишь ее тень вытянулась через проход, будто на картине де Кирико. Она сама уже где-то далеко, за пределами моего сознания. А в ушах так и звенит звонок телефона.
— Вы заснули? — спросила девчонка тихо, чтобы не разбудить меня.
— Я не сплю, — сказал я.
— Можно подсесть поближе? Мне нравится разговаривать шепотом.
— Мне все равно, — сказал я, не открывая глаз.
Я услышал, как она поставила свой шезлонг вдоль моего и плотно придвинула. Раздался удар от соприкосновения деревянных рам.
Как странно, подумал я. Голос девчонки звучал по-разному, когда его слышишь с открытыми и закрытыми глазами. Что со мной происходит, подумал я. Впервые такое.
— Можно еще немножко поболтать? — спросила девчонка. — Я буду говорить очень тихо, вы можете и не отвечать, можете даже вздремнуть.
— Ладно, — сказал я.
— Когда человек умирает — это так здорово, — сказала девчонка.
Она говорила прямо у моего уха, ее слова вместе с теплым влажным дыханием нырнули внутрь меня.
— Почему? — спросил я.
Девчонка приложила палец к моим губам, будто запечатывала конверт.
— Не задавайте вопросов, — сказала она. — Не хочу, чтобы мне сейчас задавали вопросы. И глаз не открывайте. Хорошо?
В ответ на ее шепот я слегка кивнул. Она убрала палец с моих губ и положила на запястье.
— Интересно, наверное, попробовать разрезать это скальпелем. Не мертвое тело. А сам сгусток смерти. У меня такое чувство, что он должен где-то быть. Как мяч — тяжелый, мягкий сгусток онемевших нервов. Вытащить его из мертвого человека и разрезать. Я часто об этом думаю. Интересно, а что внутри. Может, как в засохшей зубной пасте, когда внутри тюбика что-то твердое. Вам так не кажется? Ладно, ладно, можете не отвечать. По краю хлюпает и только в середине затвердевает. Поэтому сначала я разрежу кожу, вытащу мягкую часть, затем с помощью скальпеля и ложечки начну разбирать мякоть. Чем глубже, тем тверже становится мякоть, и наконец что-то вроде косточки. Такой маленькой, как шарик в шарикоподшипнике, и очень твердой. Вам так не кажется?