Уезжая из Орфеа, я, вместо того чтобы выехать по Мейн-стрит прямо на 17-е шоссе, а оттуда на автостраду, почти безотчетно завернул в квартал Пенфилд и добрался до Пенфилд-кресент. Миновал скверик и затормозил перед домом, где двадцать лет назад, когда все началось, жил мэр города Гордон.
Там я стоял довольно долго. По дороге домой мне захотелось заехать к Дереку и Дарле. Сам не знаю зачем: то ли повидать Дерека, то ли просто неохота было сидеть одному, а кроме него, у меня никого не было.
К их дому я подъехал ровно в восемь. Постоял под дверью, не решаясь нажать на звонок. Из дома доносились громкие веселые голоса, все семейство ужинало на кухне. По воскресеньям у Дерека ели пиццу.
Я тихонько подошел к окну и стал смотреть, как они ужинают. У Дерека было трое детей, все еще учились в школе. Старший на будущий год собирался поступать в университет. Вдруг кто-то из них меня заметил. Все повернулись к окну и уставились на меня.
Дерек вышел на крыльцо с бумажной салфеткой в руке, дожевывая кусок пиццы.
— Джесси, — удивился он, — ты чего на улице торчишь? Идем, поужинаешь с нами.
— Нет, спасибо. Не так уж я голоден. Слушай, тут в Орфеа какие-то странные дела творятся…
— Джесси, — вздохнул Дерек, — ты еще скажи, что все выходные там просидел!
Я быстро пересказал ему последние события.
— Больше никаких сомнений, — подытожил я. — Стефани нашла что-то новое про то четверное убийство девяносто четвертого года.
— Это только твои предположения, Джесси.
— Но послушай! — воскликнул я. — Есть эта бумажка с «Черной ночью», которую нашли в машине Стефани, записка с теми же самыми словами лежит в коробке вместо полицейского досье об этом убийстве, а само досье исчезло! Причем она связывает это все с театральным фестивалем, который, как ты помнишь, проходил первый раз именно в 1994 году! Это называется никаких фактов?
— Ты видишь связи, которые хочешь видеть, Джесси! Ты хоть понимаешь, что означает пересмотреть дело 1994 года? Это означает, что мы тогда сели в лужу.
— А если мы в самом деле сели в лужу? Стефани сказала, что мы упустили главную деталь, а та лежала прямо у нас перед глазами.
— И что мы тогда сделали не так, интересно? — разозлился Дерек. — Ты мне скажи, Джесси, что мы сделали не так?! Ты же прекрасно помнишь, насколько тщательно мы работали. Досье такое, что комар носу не подточит! По-моему, тебя перед уходом из полиции одолели дурные воспоминания. Нельзя вернуться в прошлое, сделанного не воротишь! Так какого черта тебе не сидится? Зачем пересматривать дело?
— Потому что так надо!
— Никому это не надо, Джесси! Ты с завтрашнего дня больше не коп. Что ты лезешь в какое-то говно, которое тебя не касается?
— Я думаю попросить отсрочку. Не могу я просто так уйти из полиции. Не могу жить со всем этим на совести!
— Ну а я могу!
Он сделал вид, что хочет закрыть дверь и прекратить ненужный разговор.
— Помоги мне, Дерек! — воскликнул я. — Если я завтра не представлю майору прямого доказательства, что Стефани Мейлер связана с расследованием девяносто четвертого года, он меня заставит раз навсегда закрыть это дело.
Он оглянулся:
— Зачем ты так, Джесси? — спросил он. — Зачем тебе ворошить это дерьмо?
— Давай поработаем вместе, Дерек…
— Я уже двадцать лет как не оперативник, Джесси. Что ты меня опять туда тянешь?
— Ты лучший коп, какого я знаю, Дерек. Ты всегда был куда лучшим полицейским, чем я. И это ты должен был стать капитаном нашего подразделения, а не я.
— Не учи меня жить, Джесси, не тебе судить, как мне надо было строить карьеру! Ты прекрасно знаешь, почему я последние двадцать лет сидел за столом и заполнял бумажки.
— По-моему, у нас есть шанс все поправить, Дерек.
— Ничего поправить нельзя, Джесси. Если хочешь зайти и съесть кусок пиццы, добро пожаловать. Но вопрос о расследовании закрыт.
Он толкнул входную дверь.
— Завидую тебе, Дерек, — произнес я.
Он обернулся:
— Ты? Ты мне завидуешь? Да чему тебе завидовать?
— Ты любишь, и тебя любят.
Он досадливо мотнул головой:
— Джесси, Наташи нет с нами уже двадцать лет. Тебе давно пора начать новую жизнь. Мне иногда кажется, что ты будто ждешь, когда она вернется.