Но если в оперативной работе я быстро показала себя и как старший по званию, и как участник операций, то бытовые отношения складывались с трудом: пошатнулась сложившаяся к тому времени иерархия. Долгие годы Рон Гулливер и Монтейн были неким двуглавым начальством: два волка во главе стада. В октябре следующего года Гулливер выходил в отставку, и считалось, что его место займет Монтейн. К тому же именно Монтейн фактически заправлял всем в местной полиции, Гулливер лишь делал вид, что отдает приказы. Гулливер был человек, в сущности, симпатичный, но плохой руководитель; Монтейн вертел им, как хотел, и уже давно возглавил командную цепочку. Но теперь все изменилось: после моего вступления в должность второго помощника мы командовали втроем.
Одного этого факта было вполне достаточно, чтобы Монтейн развернул широкую кампанию по моей дискредитации. Остальным полицейским он дал понять, что со мной лучше особо не сближаться. Ссориться с Монтейном никому не хотелось, и коллеги изо всех сил старались избегать любых внеслужебных отношений со мной. Я знала, что в раздевалке, когда парни после дежурства договаривались сходить выпить пива, он их предупреждал:
— Не вздумайте позвать эту дуру. Если не хотите ближайшие десять лет чистить в отделении сортиры.
И полицейские хором заверяли его в своей верности:
— Нет, конечно!
Из-за этих интриг Монтейна мне было нелегко прижиться в Орфеа. Коллеги после службы видеть меня не желали. Если я приглашала их с женами на ужин, они либо сразу отвечали отказом, либо отказывались в последнюю минуту, а то и просто не приходили. Сейчас и не сосчитать, сколько раз я по воскресеньям сидела одна у стола, накрытого на восемь-десять человек, перед горами еды. Круг общения у меня был очень ограниченный: иногда я куда-нибудь ходила с женой мэра Шарлоттой Браун. Особенно мне нравилось кафе «Афина» на Мейн-стрит, я немного сблизилась с его владелицей, Сильвией Тенненбаум, мы порой болтали, но подругами нас назвать было трудно. Чаще всего я заходила к соседу, Коди Иллинойсу. Когда мне бывало скучно, я шла к нему в книжный магазин; время от времени ему помогала. К тому же Коди возглавлял ассоциацию волонтеров театрального фестиваля, и к лету я вступила в нее: теперь, по крайней мере, один вечер в неделю у меня был занят, мы готовили театральный фестиваль, который открывался в конце июля.
Как только мне начинало казаться, что дела на работе идут получше, Монтейн снова принимался за дело. Теперь он перешел на новый уровень, копался в моем прошлом и награждал меня прозвищами с подтекстом, вроде «Анна-гашетка» или «Убивица». Потом заявил коллегам: «Вы, парни, поосторожней, Анна, чуть что, стреляет. — И, заржав как ненормальный, добавил: — Анна, а народ знает, почему ты уехала из Нью-Йорка?»
Однажды утром я обнаружила на двери своего кабинета вырезку из старой газеты. Заголовок гласил:
МАНХЭТТЕН: ПОЛИЦИЯ УБИЛА ЗАЛОЖНИКА В ЮВЕЛИРНОМ МАГАЗИНЕ
Я влетела в кабинет Гулливера и ткнула ему в лицо этот клочок газеты:
— Это вы ему сказали, шеф? Это вы все рассказали Монтейну?
— Я здесь ни при чем, — отнекивался он.
— Тогда объясните, откуда он знает!
— Это лежит в твоем личном деле. Наверно, как-то оно попало ему в руки.
Решив от меня избавиться, Монтейн подстраивал так, чтобы меня отправляли на самые скучные и неблагодарные вызовы. Когда я в одиночку несла патрульную службу в городе или окрестностях, со мной нередко связывались по радио: «Каннер, говорит диспетчер. Срочный вызов». Я мчалась по указанному адресу с сиреной и маячками, а по приезде выяснялось, что случилась сущая ерунда.
Дикие гуси перекрыли 17-е шоссе? Это ко мне.
Кот не может слезть с дерева? Это ко мне.
Пожилая дама впала в старческий маразм, постоянно слышит подозрительные шорохи и звонит по три раза за ночь? Это тоже ко мне.
Я даже удостоилась фотографии в «Орфеа кроникл», в статье о сбежавших из загона коровах. На снимке я, перемазанная с головы до ног, смешно тащу корову за хвост, тщетно пытаясь вернуть ее на пастбище. И подпись: «Полиция в действии».
После статьи на мне, само собой, оттоптались все коллеги в меру своего юмора; одну вырезку из газеты я нашла под дворниками служебной машины, неизвестная рука написала на ней черным фломастером: «Две коровы в Орфеа». В довершение всех бед именно на тех выходных ко мне решили приехать из Нью-Йорка родители.