– Павлик, я, конечно, все понимаю, но тако-о-ое придумать! – произнес Шток каким-то хихикающим, гнусавым голосом. – Я большой поклонник твоих рассказов. Особенно тех, в которых сам фигурирую в качестве персонажа. Этакий везучий мальчик-рыбарь, подумать только, – сказал Шток, обращаясь к сыну. – Дядя Павлик нам тут рассказывает, что он рыбу ловил голыми руками. Вот это история! Прямо из книги рекордов Гиннеса. Как же вы их ухватывали голыми руками? А раки, раков вы не боялись?! Ну, старик, насмешил ты нас. Кира, это дядя Павлик шутит.
Павел устало возмутился:
– Ты что же, не веришь мне? – сил спорить у него не было. Да к тому же ходики пробили час ночи. Павел поднялся и тронул за плечо спящую жену. – Пойдем, котик?
Уже в дверях, прощаясь и благодаря, Павел бросил хозяину:
– Вот будет лето, давай вместе съездим на озеро. Поглядим на лагерь, и я тебе напомню, как рыбу ловить руками. Возьмем девчонок, Киру. Пикничок, шашлычок, заплыв. Тряхнем стариной.
Шток похлопал Павла по спине и троекратно, несколько манерно поцеловал Алену в чахоточные щеки.
– Конечно съездим, почему бы не съездить. Ты только дай клич, – добродушно буркнул Шток в захлопывающуюся дверь.
На тополях, расставленных по обеим сторонам Ленинградки, топорщились жирные почки. Лидины прождали минут десять, пока не остановилось желтое в сполохах грязи такси с зеленым зрачком в углу ветрового стекла. В такси Павла захлестнули воспоминания о лете и лагере. На плече у него спала жена; ее проспиртованное дыхание вылетало через полуопущенное окошко, вливаясь в поток ночных запахов апрельского города. Павел закрыл глаза и погрузился в прошлое. Таксист в тельняшке под курткой из кожзаменителя ерзал на сиденье, закуривал. Ему хотелось поговорить о футболе, о даче, где надо было «крышу поправлять». Он рассматривал спящих пассажиров в зеркальце и думал: «Вот те и интеллигенция. Оба набрались не хуже нашего брата».
Первый день ушел на постройку палаточного городка, установку полевой кухни, рытье водосточных канав и кострища, сколачивание столов из привезенных на грузовике длинных досок. Обедали они, когда уже стемнело. Пшенная каша подгорела и вкусно пахла копотью, ели из мятых алюминиевых мисок, обжигаясь и запивая круто заваренным чаем. За весь день Павлик ни на минуту не мог оторваться от работы и оглядеть окрестности. После обеда-ужина все сидели у костра и рассказывали истории, так что улизнуть не было никакой возможности. Нельзя же так просто встать и пойти: будут разговоры, мальчишки насмешливы. Засыпая, Павлик твердо решил встать раньше других и обследовать близлежащий лес и берег озера.
Он проснулся и выполз из палатки. Вставало солнце, распугивая бродившие над водой клубы пара. Озеро лежало всего лишь в нескольких шагах от палаток. Берег нависал над озером низкой переносицей обрыва. Спуск к воде был правее – узкая тропинка в камышах. Павлик остановился перед камышовой калиткой, преградившей путь к воде. Он опустил ногу на темно-бурый илистый грунт и тут же отдернул ее. Холодное скользкое дно, ужи, пиявки. Павлика передернуло от предчувствия омерзительного вступления на зыбкое дно. Он постоял еще минуту, потом повернулся и пошел прочь от воды: все вместе будем купаться, тогда и влезу.
Он взглянул на опушку леса. Взгляд скользнул по вершинам елей вниз, оглаживая длинные малахитовые еловые лапы. Павлик пошарил взглядом в кустах бересклета, пытаясь высмотреть ранний масленок или подберезовик. Сорока на старом замшелом пне задержала его взгляд. Распластав крылья по спилу пня, сорока замерла, и Павлика поразила первозданная белизна оторочки ее крыльев. Он решил подкрасться поближе и зашелестел потяжелевшими от росы брючинами о жесткие стебли щучки и плевела. Сорока вздрогнула, собрала крылья, упрятав белые перья под черными и оставив лишь несколько белых прорезей на длинном хвосте. Павлик сделал еще шаг, но тут сорока сорвалась и полетела зигзагами вдоль берега. Птица скрылась среди деревьев, а Павлик еще долго дивился ее красоте.
Он теперь стоял вполоборота к воде, как раз напротив обрыва. «Не забредать в воду, а нырнуть, как же это я сразу не подумал!» – и Павлик кинулся к озеру. Свесившись с обрыва, он сразу понял, что нырнуть не сможет. Один. В полнейшей рассветной тишине. Не было даже водомерок на воде. Черная неподвижная гладь. Павлик приседал на корточки, затем свешивался ниже и ниже, смотрел под разными углами… Ничего не помогало – всё та же черная толща, всё то же его отражение. Отчаявшись, Павлик на секунду зажмурился. Открыв глаза, он вытянул шею и посмотрел на горизонт, на сходившееся темно-зеленое и голубое на противоположном берегу, на круживших над озером уток. Опустив взгляд к воде, он сначала подумал, что где-то посередине озера промчалась щука, гоняясь за сеголетками и поднимая волну. Но гладь озера была по-прежнему спокойной. Из черной воды на Павлика смотрело женское лицо. Лицо было самое обыкновенное, даже с веснушками и с щербинками между зубами. Бледно-голубые глаза, маленький рот, курносый нос. Тонкие белесые губы. Бугорки скул. Обыкновенное деревенское лицо. Вот только одно показалось ему странным: губы и щеки отливали зеленым румянцем, цвета озерной тины. Маленький рот раскрылся в улыбку. Уголки глаз задрожали, и лицо беззвучно засмеялось Павлику. От удивления он хотел было крикнуть: «Как?!» – но не смог. Из черной толщи воды высунулась рука и приставила указательный палец к нижней губе. Павлика словно парализовало. Лицо опять заулыбалось, но тут заиграл горн, за спиной у Павлика всё задвигалось и заговорило, он растерялся окончательно и вертел головой то в сторону палаток, то обратно к воде, пока женское лицо не исчезло в черном озере, будто и не было его вовсе.