В Америке он работал мастером по стеклу и любил женщин и мужчин.
Сентябрьским туманным днем Джейкоб Глаз вышел из самолета, прилетевшего в Скипхол из Ниццы, и решил перекусить, прежде чем отправиться электричкой в Амстердам. Хотя было только два часа пополудни, Джейк заранее беспокоился, что не успеет плотно поужинать до наступления заката. Был канун Судного дня. Единственной причиной для его остановки в Амстердаме было желание избежать покаяния на борту самолета, летящего над бездонным океаном. Джейкоб (Джейк) Глаз, которого прежде, в России, звали Яша Глазман, был не в восторге от того, что ему предстоит на два дня позже вернуться домой в Балтимор, где он возглавлял филиал международной туристической компании. Но что было делать! Йом Кипур, Судный день, был, пожалуй, единственным еврейским праздником, который он соблюдал с религиозным рвением.
Поглощая второй бутерброд с голландской селедкой, вкус которой ностальгически напоминал семгу из его советского детства, и запивая бутерброд пивом «Гролш», Джейк снова и снова прокручивал в голове весь свой отпуск в Ницце: по утрам пляж и прогулка по набережной, а по вечерам – рулетка в Монте-Карло. Как-то раз, во время одной из поездок на выходные в Аннаполис, они с Эрин задумали провести часть сентября на Ривьере. Трепещущие флаги над гаванью, устрицы и голубые крабы, курсанты в небесно-голубой форме, яхты на горизонте… Атрибуты лета на побережье возбуждали в Джейке желание отдохнуть в бархатный сезон на Ривьере, когда средиземноморская жара спадает, а французские отпускники возвращаются домой после традиционной августовской передышки.
– Джейки, милый, – сказала ему Эрин своим игривым голосом, которому была неведома ирония. – Ты, кажется, читал недавно что-то про Ниццу? Рассказ господина Чехова? Или это был господин Набоков?
Их роман продолжался почти два года, и Джейк любил Эрин, не переставая поражаться ее беспредельной непринужденности. Она казалась ему классической американкой – улыбчивая и легкая в общении, с веснушчатым точеным лицом, выдававшим союз немецких и ирландских кровей, вся сотканная из длинных ног и маленькой груди, из кроссовок, джинсов и свитеров крупной вязки. Он поражался ее способности жить одним лишь практическим опытом. Джейк так никогда и не понял до конца эту естественность и уверенность, с которой Эрин сочетала глубокое знание всего, что ее непосредственно окружает – будь то родной город, модные журналы или государственная служба, – с безмятежным безразличием к остальной вселенной. Это вовсе не означало, что Эрин отгораживала себя от всего нового. Она с легкостью запоминала всякие разрозненные события из еврейской истории, о которых Джейк рассказывал ей в машине, во время поездок, или когда они валялись в постели, насытившись любовью. Но при этом Эрин умела радоваться тому кусочку жизни, который судьба подносила ей на зеленой бумажной тарелке.
Эрин прежде не бывала на Ривьере, и Джейк делал все, чтобы их путешествие получилось по-настоящему захватывающим. Профессионал в сфере туризма, он никогда прежде не планировал собственные поездки так тщательно, как в этот раз. Каждый день должен был открыться какой-нибудь новизной: лимонные рощи в Ментоне, бомонд в Монте-Карло, Пикассо в Кап д’Антиб и Ренуар в Кань-сюр-Мер, синема в Каннах, парфюмерные чудеса в Грассе, рыбалка в Сен-Тропе. После некоторых раздумий Джейк забронировал номер в тихой четырехзвездочной гостинице по соседству с бывшей резиденцией консула Российской империи, всего в пяти минутах ходьбы от Английской набережной.
К исходу апреля каждая деталь их двухнедельного путешествия по Ривьере была тщательно продумана; билеты и бронь на гостиницы давно лежали в верхнем ящике рабочего стола Джейка. А потом наступило балтиморское лето, жаркое и болотное, и чем ближе становился сентябрьский день, на который был назначен отъезд, тем мучительнее Джейк ощущал запутанность в силках собственных сомнений. В конце концов, подобно несложному географическому ребусу на экране его компьютера, все опасения сошлись воедино после поездки на уик-энд в центральную Пенсильванию, в городок, где родилась Эрин. Ее дядя докучал Джейку идиотски-сочувственными вопросами о фильме «Список Шиндлера». Ее старшая сестра называла ермолки хасидов, которых она видела в Питтсбурге, камилавками. И, в довершение всего, в воскресенье он провел все утро один в родительском доме Эрин, развлекая себя игрой с таксой по имени Скарлет, пока вся семья была в церкви.
Впрочем, Эрин никогда не лезла к нему в душу со своим католичеством, понимая, что он может задохнуться. Джейк тоже старался не прозелитствовать, поскольку считал это занятие интеллектуально оскорбительным и абсолютно чуждым сущности иудейства. Существовал личный опыт его друзей, которые женились на нееврейках. Была, наконец, всякого рода статистика по смешанным бракам. Все это давало основания предполагать, что Эрин перейдет в иудаизм, если он этого захочет. И вот теперь в машине, на обратном пути в Балтимор, он впервые столкнулся с ее непреклонной преданностью католичеству. Огромные детские слезы стояли в ее глазах. Через вырез бейсбольной кепки с надписью «Navy» был пропущен хвост ее рыжих ирландских волос. Эрин гладила его руку, лежавшую на переключателе скоростей, и повторяла снова и снова: