Источники
1
Гиббон
«Факт этот воистину изумляет», — писал Эдвард Гиббон по поводу рассказа о том, как Омар повелел предать книги огню. Источник, которым пользовался Гиббон, назывался «Specimen Historiae Arabum» Григория Абу-ль-Фараджа, врача-еврея XIII века, прозванного Бар-Эбрей; ученый читал его в латинском переводе семнадцатого века, выполненном выдающимся ориенталистом из оксфордского колледжа Корпус-Кристи Эдвардом Пококом в 1649 году.
Единичное утверждение чужестранца, — продолжал автор «Упадка и разрушения», — который шесть веков спустя писал в Малой Азии, более чем уравновешивается молчанием двух предшествующих хронистов, христиан, уроженцев Египта, тем более что один из них, патриарх Евтихий [876—940] подробно описал взятие Александрии.
Далее Гиббон отмечает, что по этому поводу безмолвствуют также «Абу-ль-Фида, Муртади и множество мусульман». И отмечает следующее:
Суровый приказ Омара противоречит здравым, ортодоксальным принципам мусульманских казуистов, которые категорически заявляют, что ни в коем случае не позволительно предавать огню религиозные книги евреев и христиан, добытые по праву войны,
прибегая при этом к авторитету Адриануса Реланда, выдающегося голландского арабиста, жившего в конце XVII века: тот утверждал в своем «Военном законе мусульман» («De jure militari Mohammedanorum»), будто «нежелательно жечь книги иудеев и христиан из-за почтения к имени Бога».
Гиббон не подвергал сомнению взгляд, прочно укоренившийся в арабских источниках — начиная с весомого «Указателя» («Аль-Фихрист») сына аль-Варрака («Книготорговца»), где перечислены все книги, арабские или переведенные на арабский, начиная с 988 года, какие прошли через руки автора, — согласно которому Иоанн Филопон дожил как раз до времени арабского завоевания. Эта датировка совпадает с той, какую можно вывести из заявления самого Филопона в комментарии на IV книгу «Физики» Аристотеля: «Говорю, что сегодня — 10 мая 333 года правления Диоклетиана» («Commentaria in Aristotelem Graeca», vol. XVII, Берлин, 1888, p. 703). К сожалению, однако, указание не однозначно, ибо год обозначен числом 333 еще в нескольких отлично сохранившихся кодексах, как, например, в Лауренцианском 87.6, XII века, но число 233 появляется в Марцианской греческой рукописи (230) — XIV или XV века, переписанной, по мнению готовившего берлинское издание Вителли, «достаточно небрежно». В первом случае дата — 617, во втором — 517 год нашей эры. В самом деле, Фабрициус — на его авторитет и опирался Гиббон — отталкивался именно от этого места в комментарии на IV книгу «Физики», чтобы иметь возможность согласиться с арабскими источниками, представляющими Филопона живым и беседующим с Амром в 640 году нашей эры. Однако в другом своем произведении, а именно, в шестнадцатой из восемнадцати книг «Против Прокла о вечности мира», Филопон пишет: «И ныне, в наше время, в год 245 правления Диоклетиана». По этому поводу Фабрициус, обращаясь к смыслу отрывка в целом, отмечает, что это указание на время следует понимать как «несколько неточное» (paulo laxius), и предлагает перевести это следующим образом: «Nam et non longe a nostris temporibus anno 245 Diocletiani» («Но не дальше от нашего времени, чем год 245, в правление Диоклетиана»)» («Bibliotheca Graeca», vol. X, p. 644, современное издание Харлеса). Известно, что имеющиеся у Симпликия (комментарий к «О небе» Аристотеля) цитаты из «О сотворении мира против Аристотеля» (несохранившегося труда, приписываемого Филопону) уже в XVIII веке заставили ученых предпочитать более отдаленную дату, а встречу с Амром приписывать путанице в арабских источниках.
Цель просветителя Гиббона была апологетической. Он снимал с арабов обвинение в преступлении, которого они не совершали, и приписывал уничтожение библиотеки разрушениям, какие причинил Цезарь во время войны в Александрии, а более всего грозному епископу Феофилу, «вечному врагу мира и добродетели, человеку дерзкому и злому, чьи руки пятнали то кровь, то золото», человеку, который разрушил Серапион. Гиббон, следуя за Тертуллианом («Апологетик», 18, 8), а более всего за Аммианом Марцеллином (XXII, 16), на самом деле путал царскую библиотеку с библиотекой Серапиона:
Не буду здесь повторять, — пишет он, — какой ущерб нанес Александрийской библиотеке пожар, невольно устроенный Цезарем ради своей защиты, и какой — пагубный фанатизм христиан, которые целенаправленно уничтожали памятники идолопоклонства. /…/ Но если, — продолжает он, — внушительные тома спорщиков, ариан или монофизитов, и в самом деле пошли на топку общественных бань, философ с улыбкой признает, что в конечном итоге они послужили на благо человечеству.
Удивительно, как Гиббон непосредственно связывает судьбу великих древних библиотек с историей бытования классических текстов, и как дух вольтерьянства ведет его от печального зрелища ущерба, нанесенного фанатизмом и человеческим безумием, к балансу, в конечном итоге позитивному: есть в таком взгляде на вещи нечто телеологическое — в том, сколь мало ценится утраченное.
Я искренне сожалею, — продолжает он, — о других библиотеках, более ценных, пропавших вместе с крушением Римской империи; но, серьезно оценивая ход веков, ущерб, причиненный невежеством, и бедствия войны, я более восхищаюсь сохранившимися сокровищами, чем сетую по поводу утраченных.
И тут Гиббон набрасывает беглыми штрихами очертания того, что считает основой сохранения традиции, в чем видит природу потерь, а также критериев, или свойств, направляющих сохранение:
Многие любопытные, интересные факты погребены в забвении, творения великих историков Рима дошли до нас в урезанном виде, и нам недостает многих прекрасных образцов лирической, ямбической и драматической поэзии греков. И все же мы должны радоваться, помня, что невзгоды времени и бесчинства людей пощадили творения тех классиков, одобренных древностью /вспомним классификацию, установленную Квинтиллианом/, которым предназначено первенство в гении и в славе.
Кроме того, среди сохранившейся традиции Гиббон особенно ценит то, что века пережили такие авторы, как Аристотель, Плиний Старший, Гален, которые, ко всему прочему, сыграли роль резервуара, где накапливались знания предшествующих эпох:
Они читали и обсуждали, — замечает ученый, — произведения своих предшественников, и у нас нет веской причины полагать, будто какая-то необходимая истина или полезное открытие в области искусства либо природы оказались сокрытыми от нашей сегодняшней любознательности.
2
Диалоги Амра
Эмир агарян Амр аль-Ас в восточной и арабской традиции является протагонистом многих диалогов с выдающимися людьми: с византийским императором, который оспаривал претензии арабов на владение Сирией; с иаковитским патриархом Египта Вениамином, симпатии которого сумел добиться; с Иоанном I, иаковитским патриархом Сирии, и с Иоанном Филопоном. Сведения, касающиеся встречи с египетским патриархом, можно найти в первом томе (1903) «Patrologia Orientalis» (pp. 494-498). Беседа с сирийским патриархом Иоанном (о ней мы упоминали в начале XVI главы) взята из сирийской рукописи, хранящейся в британском музее (Additional 17193); она была завершена в августе 874 года, а обнаружена и оценена по достоинству аббатом Франсуа Но, одним из издателей «Patrologia Orientalis»: он опубликовал текст, перевод и комментарий в «Journal Asiatique» за март-апрель 1915 г. (серия XI, том 5, pp. 225-279). Аббат Но доказал, что патриарх Иоанн, о котором говорится в заглавии диалога, по всей вероятности, Иоанн I, занимавший этот пост с 635 по декабрь 648 года, то есть в то время, когда Амр завоевывал Сирию, встречая поддержку доведенных до отчаяния подданных империи (Антиохия пала в 638 г.).
Запись, обнаруженная в смешанном кодексе Additional 17193, представляет собой нечто вроде отчета о беседе, составленного самим Иоанном через несколько дней после встречи с Амром. В начале указана дата, соответствующая 9 мая 639 года. (Манускрипт, следовательно, немногим более чем на два века отстоит от беседы, о которой в нем рассказывается.) Историческую достоверность встречи Амра с иаковитским патриархом Сирии Франсуа Но безоговорочно признает, видя в ней ловкий ход эмира, который в 639 году был все еще занят завоеванием Месопотамии, где иаковитские общины (монофизиты сирийского толка) были весьма влиятельны; поэтому Амр хотел привлечь на свою сторону их духовного вождя.