Очевидно, однако, что на это легко возразить: и Сенека, и Дион, и Геллий, и Орозий, и Аммиан говорят не о пожаре библиотеки (это слово встречается только у Плутарха), а о сгоревших свитках (число их колеблется от 40 тыс. до 700 тыс.); если молчание Цезаря и автора «Александрийской войны» возможно объяснить тем, что они пытались скрыть злополучный инцидент, непонятно почему сообщником в этом сокрытии выступает также Цицерон (а он нигде не говорит о пожаре, даже после смерти диктатора); раз Мусей был «спасен» от огня (даже Вендель признает, что он остался невредим) трудно представить себе, чтобы библиотека погибла, а не была перенесена в другую часть города.
Здравый смысл привнес в эту дискуссию Фрэзер, автор монументального труда «Ptolemaic Alexandria» (Oxford, 1972), не напрасно внимательно изучивший топографию города. Фрэзер рассмотрел вопрос с начальной точки, с молчания Страбона по поводу здания библиотеки, отличного от других зданий Мусея; заметил, что подобное здание отсутствует также и в Пергаме (а от Пергама сохранилось достаточно для того, чтобы восстановить план); и что Пергам не мог не копировать в точности Александрию, и высказал, наконец, предположение, с присущей ему осторожностью, что так называемая «библиотека» — согласно первому и превалирующему значению слова — в действительности представляла собой скопище книжных полок, расположенных в комнатах Мусея (I, pp. 479-480 и 493-494).
Материалы документальные (Папирус Мертона, 19 и Папирус из Оксиринха, 2192) и литературные (Светоний «Божественный Клавдий», 42, 5), свидетельствующие о непрерывной жизнедеятельности александрийского Мусея, были собраны и прокомментированы Бертраном Эмерденже: тот вывел из них, что не было во время кампании Цезаря никакой катастрофической потери книг, и отверг безо всякого спора источники, в которых об этом говорится («Que César n’a pas brûlé la bibliothèque d’Alexandrie»: «Bolletino dei classici», III, 6, 1985, pp. 76-77).
Несмотря на преобладание идеи, кодифицированной Венделем, противоположное мнение не было до конца изничтожено, и с преобладающей точкой зрения разошлись такие знатоки эллинизма и древних книг, как В. Шубарт («Das Buch bei den Griechen und Römern», 19213), Дж. Паскуали (в статье Biblioteca в «Enciclopedia Italiana», VI, 1930), P. Пфайфер («История классической филологии», 1968). Между прочими возникал все время такой неудобный вопрос: каким образом ученые занятия продолжали процветать в Мусее чуть ли не на следующий день после предполагаемой катастрофы? (Например, деятельность Дидима, завершившаяся во времена Августа, началась, по-видимому, до прибытия Цезаря и продолжалась без каких-либо перебоев.) Чтобы ответить на этот неудобный вопрос, спешили (Вендель) принять на веру сообщение Плутарха о том, что Антоний подарил Клеопатре книги из Пергама («Жизнеописание Антония», 58, 3), хотя сам Плутарх тут же (гл. 59) заявил, что он в это не верит. Используя данное место из Плутарха, исследователи прибегают к различным ухищрениям. Заслуживает внимания то, как это делает Уайт (p. XXX). Плутарх говорит, что, согласно сатире Кальвизия против Антония, триумвир изъял книги из Пергама, чтобы подарить их Клеопатре, но добавляет, что эти сведения ему представляются малодостоверными; Уайт излагает дело следующим образом. Антоний подарил Клеопатре 200 тысяч свитков, восполнив таким образом урон, нанесенный Александрийской библиотеке, но это вызвало такой скандал, что Кальвизий обрушился на него в своей сатире!
Упорные сомнения по поводу пожара времен Цезаря объясняют и полемический тон Венделя на страницах, цитированных выше. Самая страстная, но скупо аргументированная и малоубедительная защита тезиса, отрицающего пожар, принадлежит американскому любителю античности Эдварду Александру Парсонсу, в книге 1952 года «The Alexandrian Library, Glory of the Hellenistic World» (pp. 288- 319).
Эта дискуссия бессмысленна в своей основе. Точкой отсчета должно было бы стать совпадение количества сорок тысяч свитков между Сенекой («О спокойствии души», 9, 5) и лучшими кодексами Орозия. Но именно данные, представленные у Сенеки, подвергаются нападкам. Уайт (p. XXXIV, сноска) отмахивается от них, считая, будто Сенека привел наобум число, которое «любому римлянину тех времен показалось бы достаточным для библиотечного собрания», и прибегает в этой связи к причудливому аргументу, будто в Риме было много библиотек, но небольших по размеру. Вендель, который хорошо помнит, что Сенека опирается на Ливия, спешит исправить текст Сенеки, иначе достопамятное разрушение библиотеки развеется прахом. В самом деле: что значат 40 тысяч свитков, пусть бесценных, рядом с 490 тысячами, которыми, согласно Цецу (p. 43 Koster), библиотека располагала уже во времена Каллимаха?
В то же время ясно, что, установив связь между Ливием — Сенекой — Орозием по поводу «скромного» количества в 40 тыс. свитков, мы не можем доверять гиперболическим цифрам Геллия (и его последователя Аммиана), которые гласят о том, что сгорело 700 тысяч. И тем самым выясняется, что они, по всей вероятности, являются конъектурой, появившейся согласно следующей схеме: а) библиотека была уничтожена; б) свитков было 700 тысяч; в) следовательно, было сожжено 700 тысяч свитков.
Если эти 40 тысяч свитков, сгоревших во время пожара (потому что они находились «по случаю» в портовых складах), и принадлежали к царской библиотеке (или в самом деле, как предположил Партей, Цезарь велел приготовить их к отправке, или по иной, нам неизвестной, причине), они составляли лишь малую часть огромного фонда Александрийской библиотеки.
Следует, таким образом, устранить из истории бытования античных текстов ужасающий разлом, каковой потеря такой библиотеки, случись она на самом деле, непременно бы причинила.
8
Гекатей
Диодор расценивает описание мавзолея Рамзеса (Озимандии), приведенное у Гекатея Абдерского, как доказательство того, что автор лично, непосредственно видел памятник (I, 47, 1). Парадокс заключается в том, что он, как бы опровергая сам себя, приводит не свое описание, но описание Гекатея. Этот невероятный факт явственно обнаруживается там, где описание Гекатея тесно связано с контекстом.
Не только то, что извлекают жрецы из своих записей /отмечает, в самом деле, Диодор по поводу памятников Фиваиды/, но и то, что записали многие греки, добравшиеся до Фив при Птолемее Лаге и оставившие рассказы о Египте, в том числе Гекатей, согласуется с тем, что я сказал.
До этого момента, однако, Диодор не «сказал» абсолютно ничего, он не привел еще своего описания. В действительности говорится (а субъектом этого «говорения» является Гекатей!), что
расстояние от мавзолея царя по имени Озимандия до первых гробниц, где по идее захоронены наложницы Зевса, равняется десяти стадиям; в этот мавзолей ведет портал из резного камня…
Из подобного, поставленного с ног на голову, изложения, следует: а) что с этого места Диодор начинает слово в слово копировать Гекатея; б) что во времена, когда Гекатей посещал Фивы, мавзолей еще стоял; в) что Диодор ограничился передачей сведений, найденных у Гекатея, ибо в действительности не видел интерьера памятника.
Мавзолей Рамзеса (Рамессеум) — единственный памятник в окрестностях Фив, описание которого дает Диодор. Такое описание становится единственным источником информации, когда детали строения утрачены или их функция неясна. К сожалению, потери начинаются уже с перистиля, ведущего во вторую часть здания: ту самую, вдобавок, которую, судя по словам Гекатея (Диодора), ему описали, но не показали (см. ранее, гл. II).
9
Ненаходимая библиотека
Археологи тщетно искали библиотеку Рамессеума.