Разумеется, совсем другое дело — запредельное хвастовство со стороны фараонов XIX династии, будто бы они распространили свою власть до Индии и Бактрии. Тексты, повествующие об этом, строго говоря, не слишком ясны; они восходят к одному и тому же периоду: посещению Египта Страбоном (25—20 гг. до н.э.) и Германиком (19 г. н.э.). Страбон говорит об этом сразу после описания Мемнониума и его необычайных акустических свойств, по поводу которых он высказывает сомнения, не морочат ли ему голову. «Выше Мемнона, — пишет он, — находятся гробницы царей, вырубленные в пещерах, числом около сорока /речь идет в самом деле о Долине царей, насчитывающей 58 гробниц/: эти постройки, великолепно сделанные, достойны того, чтобы их видели» (XVII, 1, 46). Далее следует не очень ясное указание: «в гробницах» (ἐν δὲ ταῖς θήκαις, читаем мы в старинных рукописях)
на некоторых обелисках имеются надписи, свидетельствующие о богатстве правителей тех времен, о том, что владения их простираются до скифов, бактрийцев, индийцев, до нынешней Ионии; о суммах налогов и о численности войска, достигающем миллиона человек.
Йорген Зега, датский археолог, живший в Риме незадолго до наполеоновских войн, в работе «De origine et usu obeliscorum» (датируемой 1797 г.) предложил поменять, следом за гуманистом Антонио Манчинелли, θήκκαις (гробницы) на Θηβαις (Фивы) (p. 169), ибо невозможно вообразить, чтобы обелиски высотой 23 метра — как обелиск Рамзеса II, установленный в 1833 г. на площади Согласия в Париже, — высились бы в гробнице, вырубленной в камне. Предложение было принято Г. Крамером (1844) и А. Мейнеке (1852) в соответствующих изданиях Страбона, что основывается на почти неизбежной путанице между β и κ в письме строчными буквами IX-X веков.
Но если эти обелиски не имеют отношения к царским гробницам, хотя Страбон и помещает их большей частью «в Фивах», закономерен вопрос, к каким «правителям тех времен» относятся надписи. В этой связи можно вспомнить, что ряд надписей времен Птолемеев — не только греческих, но зачастую и иероглифических — содержат сведения, аналогичные описанным Страбоном, то есть приводят невероятные данные о безграничных владениях Птолемеев. Такова, например, надпись, найденная, по-видимому, на окраинах царства, так называемая «хвалебная надпись» Птолемею III Эвергету (известная по копии, сделанной в VI в. н.э. Космой Индикоплевстом). Вот как Эвергет в этом официальном тексте указывает широту своих владений:
Все земли до Евфрата, Киликия, Памфилия, Иония, Геллеспонт, Фракия /…/ Покорив всех монархов этих стран, перешел Евфрат и прошел Месопотамию и Вавилон, Селевкию, Персию и Мидию до самой Бактрии, и всех себе покорил, и вывез в Египет все, что ранее награбили персы. («Orientis Graeci Inscriptiones Selectae», под ред. Вильгельма Дитенбергера, I, №54, pp. 86-87.)
Разумеется, все это никак не подтверждается историей. «Laudes tralaticiae» (восхваления обычные), как определял это Дитенбергер, следуя за выражением Дж.П. Магаффи в «The Empire of the Ptolemies» (p. 126): их находят во множестве, они почти одинаковы, полностью или частично, хотя могут относиться и к двум предшественникам Эвергета. В самом деле, о первом Птолемее еще до того, как он официально стал царем, иероглифическая надпись 310 г., опубликованная Г. Бругшем в «Zeitschrift für aegyptische Sprache» (9, 1871, p. 1), гласит, в частности, что он вывез из Персии все статуи и священные книги, похищенные персами. Забавно, как это возвращение ценностей повторяется от монарха к монарху: Эвергет тоже приписывает себе эту заслугу в надписи из Таниса, в так называемом «Канопском декрете», тоже двуязычном (OGIS, n. 56, p. 99).
Разумеется, следует иметь в виду, что подобная работа по реконструкции египетских храмов действительно имела место (ранее мы уже упоминали о столь известном случае, как храм Гора в Эдфу): эта деятельность неизбежно привела к птолемеевским наслоениям на древние египетские структуры. Это относится, например, к святилищу Александра Великого в храме Луксора. Все это помогает лучше понять, каким образом сложилось нечто вроде уподобления между мифическим фараоном Сезострисом (есть несколько версий по поводу его идентификации) и Александром: «он полонил, — пишет Диодор о Сезострисе, — не только земли, подвластные Александру Великому, но и народы, в земли которых Александр не вторгался» (I, 55, 3). Обычай похваляться царством, неизмеримо большим, нежели в действительности, Птолемеи тоже заимствовали непосредственно у фараонов (А. Wiedemann «Aegyptische Geschichte», Gotha 1884, p. 29).
В нескончаемом «Канопском декрете» уточняется также, какой короной следует увенчивать статуи Береники (той самой, со знаменитыми волосами): «весьма отличной, — отмечается там, — от короны, предназначенной для статуй ее матери» (OGIS, n. 56, строки 61-62). Приходит на ум тройная корона, которой увенчана мать Рамзеса II в Рамессеуме (Диодор, I, 47, 5). Перед нами, таким образом, настоящий процесс самоидентификации Птолемеев со стилем поведения и царскими регалиями, характерными для фараонов. На эту самоидентификацию указывает и сходство планов Мусея и Рамессеума.
То, о чем поведал Германику старый египетский жрец, во многом совпадает с сообщением Страбона; более того, в нем тоже встречается имя «Рамзес»:
…посетил Германик и величественные развалины древних Фив. На обрушившихся громадах зданий там все еще сохранялись египетские письмена, свидетельствующие о былом величии, и старейший из жрецов, получив приказание перевести эти надписи, составленные на его родном языке, сообщил, что некогда тут обитало семьсот тысяч человек, способных носить оружие, что именно с этим войском царь Рамсес овладел Ливией, Эфиопией, странами мидян, персов и бактрийцев, а также Скифией и что, сверх того, он держал в своей власти все земли, где живут сирийцы, армяне и соседящие с ними каппадокийцы, между Вифинским морем, с одной стороны, и Ликийским — с другой. Были прочитаны надписи и о податях, налагавшихся на народы, о весе золота и серебра, о числе вооруженных воинов и коней, о слоновой кости и благовониях, предназначавшихся в качестве дара храмам, о том, какое количество хлеба и всевозможной утвари должен был поставлять каждый народ, — и это было не менее внушительно и обильно, чем взимаемое ныне насилием парфян или римским могуществом.[5]
Родовое имя «Рамзес» этот запоздалый наследник жреческой мудрости привел попросту затем, чтобы придать больше достоверности своему рассказу (F.R.D. Goodyear «The Annals of Tacitus» II, Cambridge 1981, p. 383). Такой путаник, как Maнефон, отождествлял Рамзеса II с мифическим Сезострисом. Его вспоминает во времена Тацита Иосиф Флавий в своей ученой полемике «Против Апиона» (I, 98). Сезострису приписывались — как мы уже знаем — завоевания еще более великие, чем завоевания Александра (Диодор, I, 55, 3). Но в том, что касается идентификации столь далеких, порой смутных правителей, ученые продвигались ощупью и высказывали осторожные суждения. «Если Исмандес — это Мемнон, — пишет Страбон, — значит, Мемнониум — его творение, так же, как и храмы в Абидосе и Фивах» (XVII, 1, 42). Возможно, информаторы Гекатея, практически современники Манефона, судили об этих сложных материях достаточно путано: в лучшем случае то были жрецы, подобные тому же Манефону. Тем не менее вряд ли исторические сведения о битве при Кадеше могли быть утрачены настолько основательно, чтобы кто-то мог перенести ее в Бактрию, в далекий Афганистан, где проходила одна из границ, каких достиг Александр в своих завоевательных походах.