12
Страбон и история Нелея
Воссоздавая судьбу писаний Аристотеля (ранее, главы VI и X), требуется высказать суждение по поводу обстоятельного рассказа Страбона (XII, 1, 54). Сведения о том, как ученый Тираннион завладел подлинными свитками, принадлежавшими Апелликонту, («обхаживая библиотекаря» Суллы) восходят к самому Тиранниону, учеником которого был Страбон, рассказавший эту историю. В этом смысле высказался, не вдаваясь в подробности, Карл Вендель в словарной статье «Тираннион» в «Pauly—Wissova» (колонка 1813, 42). Страбон был в Риме в 44 г. до н.э. и прибыл туда двадцатилетним; он также был земляком Тиранниона, поскольку происходил из Амасии, а Тираннион — из Амиса. Надо думать, что к Тиранниону восходит и суждение о скверном качестве списков, заказанных римскими книготорговцами, дабы обеспечить себе «экземпляры для продажи» («они даже не проводили никакой сверки»), и уничижительный отзыв об издательской работе, проделанной в свое время Апелликонтом (его издание, подготовленное до 86 г., было, по-видимому, известно немногим), и вообще осуждение всех работ по переписке, проводившихся книготорговцами, как в Риме, так и в Александрии. Мир александрийских книжников и эрудитов Тираннион знал неплохо, хотя и косвенно, через своего учителя Дионисия Фракийца, который сформировался в школе Аристарха. Можно задаться вопросом, не восходит ли к Тиранниону и ироническое суждение о том, как попортились свитки Апелликонта при доставке их в Рим (фраза «очень помог в этом также и Рим» может быть воспринята в ироническом ключе).
Хорошо известно, что мнения ученых относительно достоверности рассказа Страбона расходятся. Однако же то, что приведенные им сведения восходят, как представляется, к Тиранниону, свидетельствует в пользу тех, кто Страбону доверяет. Подтверждает это и указание Посидония (у Афинея, V, 2146) на то, что Апелликонт приобрел «библиотеку Аристотеля»: это — авторитетное подтверждение немаловажной подробности рассказа Страбона. Посидоний — великолепный свидетель, и потому, что он, как современник, хорошо знал обстоятельства: куда попали в конце концов свитки Нелея, и благодаря его профессиональному интересу к судьбам столь важной коллекции философских трудов. В этом плане важным является также и свидетельство, весьма развернутое, такого ученого, как Плутарх («Жизнеописание Суллы», 26), который — не будем об этом забывать — располагал непосредственными сведениями о многих философских произведениях после Аристотеля (и современных ему, и более ранних), и в них, надо думать, имелись отсылки к этой коллизии, наложившей отпечаток на развитие послеаристотелевской греческой мысли.
Свидетельство, по-видимому независимое, о роли Апелликонта можно обнаружить в арабском списке произведений Аристотеля, получившем название «списка Птолемея-философа». Он приводится, с заглавиями по-арабски и по-гречески, в «Истории мудрецов» Ибн аль-Кифти. Самое аккуратное издание этого текста приведено в работе Ингемара Дюринга «Aristotle in the Ancient Biographical Tradition» (Гётеборг 1957, pp. 21-231). Там, под номером 92, значится заглавие: «Вот книги, обнаруженные в библиотеке человека по имени Апелликонт (Абликун)».
В его работе приводятся еще два списка произведений Аристотеля: составленный Диогеном Лаэртским (V. 22-27) и приложенный к так называемой «Vita Menagiana» (Дюринг, pp. 81-89).
О происхождении этих списков мы имеем единственное неопровержимое свидетельство, данное Плутархом в главе 26 «Жизнеописания Суллы». Плутарх сообщает, что, в конечном итоге, издание произведений Аристотеля, которые прибыли в Рим вместе с добычей Суллы, предпринял Андроник Родосский; он же «составил каталоги, ныне имеющие хождение». Относительно Андроника мы узнаем от Порфирия, что он «разделил на трактаты (εἰς πραγματείας) произведения Аристотеля и Теофраста, собирая в едином месте сходные темы» («Жизнь Плотина, 24»). Этот метод весьма близок к пинакографическому. Порфирий сравнивает свое исследование творчества Плотина с трудами Андроника:
Так же точно и я, располагая пятьюдесятью четырьмя книгами Плотина, разделил их на шесть эннеад, радуясь тому, что достиг, вместе с именем эннеады, совершенного числа шесть; каждой эннеаде я предназначил собственную тематику, и свел их воедино, поставив вперед более простые вопросы. В самом деле, в первой эннеаде содержатся следующие писания /…/; во второй собраны трактаты о физике, и т.д.…
Таким образом, тематическая группировка и составление каталогов тесно связаны между собой.
Поскольку для Плутарха, через век после Андроника, каталоги Андроника являются действующими, не приходится сомневаться в том, что сохранившиеся списки, в той форме, в какой они дошли до нас, восходят в определенной степени к спискам Андроника или по меньшей мере в значительной степени от них зависят. Возможно, больше всего это касается «списка Птолемея», что выявил Поль Моро в своей работе 1951 г. «Les listes anciennes des ouvrages d’Aristote». Моро подчеркнул различие между списками Диогена и «Vita Menagiana», восходящими, по его гипотезе, к Аристону, с одной стороны, и списком Птолемея, ближе стоящим к Андронику, с другой.
Понятно, что над такими текстами, как перечни, работать трудно, ибо они подвергаются добавлениям и сокращениям более, чем тексты любого иного рода. Не случайно три сохранившихся перечня трудов Аристотеля отличаются прежде всего объемом: «менагианский» перечень, например, непосредственно восходящий к списку Исихия Милетского (VI в. н.э.), включает в себя, помимо пунктов, указанных у Диогена, приложение, в котором приводятся еще кое-какие трактаты (в частности, «Метафизика»). Но Моро утверждает, будто может доказать, что в каталоге Диогена имеется лакуна, которую можно заполнить, как раз включив заглавие «Метафизика». Подобные доводы, несомненно, сужают доказательную базу гипотезы Моро о происхождении первых двух перечней от работы Аристона Кеосского, который преподавал в Ликее в конце III века до н.э. (pp. 243-247).
Выводы, какие Моро сделал из своей гипотезы, очевидны. Если перечень, который лег в основу перечня Диогена и перечня из «Vita Menagiana», в самом деле принадлежит Аристону, будет опровергнут тезис длительного скрытого бытования в устной передаче незаписанных трактатов, таких, как та же «Метафизика», и рассказ Страбона утратит значение. Если, напротив, признать — не преуменьшая вклад Аристона, — что с какого-то момента и далее определяющей стала (о чем говорит и Плутарх) систематизация, предложенная Андроником вследствие того, что «всплыли» неизвестные доселе творения Аристотеля, рассказ Страбона не теряет своей достоверности.
Во всяком случае, не следует с самого начала пренебрегать фактами, которые заставляют нас принципиально усомниться в том, что произведения, приведенные в существующих перечнях, были на самом деле доступны. Перечни заглавий могут сознательно, механически воспроизводиться также и в отсутствии (или независимо от отсутствия или присутствия) соответствующих произведений или данных об их действительной сохранности. Таковы, если привести пару примеров из множества возможных, внушительные списки, касающиеся текстов Теофраста (V, 42-50) или Демокрита (IX, 46-49), скопированные Диогеном Лаэртским. Диоген переписывал перечни из своих источников, хотя, возможно, эти произведения уже не существовали (работы Демокрита давно были утрачены) или имелись в наличии лишь частично. Данное наблюдение относится и к переписчикам, продолжавшим копировать труд Диогена на протяжении Средних веков. Относительно передачи античных перечней можно представить себе аналогичную ситуацию. В особенности это касается перечня трудов Аристотеля: несомненно, что с того момента, как Нелей отправился в Скепсис со своими книгами (а может, даже и раньше), в школе перипатетиков составили список всех этих материалов; от подобных перечней, необходимых в научной практике, могла произойти пинакография, которой необязательно соответствовали книги, имевшиеся в наличии.