Говоря, что книги еврейского закона «тоже» достойны быть переведенными на греческий, Деметрий подразумевал, что то был не первый труд такого рода, предпринятый библиотекой.
Из каждого народа, — сообщает автор одного византийского трактата, — были наняты ученые люди, не только владевшие родным языком, но и отлично знавшие греческий: каждой группе были доверены соответствующие тексты, и так со всех этих произведений был изготовлен греческий перевод.
Перевод иранских текстов, приписываемых Зороастру, более двух миллионов строк, на многие века запомнился как достославное свершение. Во времена Каллимаха, который шкаф за шкафом составлял каталог греческих авторов, Эрмипп, его ученик, решил последовать его примеру, а может быть, в глубине души надеясь и превзойти учителя, и принялся составлять указатели к паре миллионов строк, по сравнению с которыми жалкие десятки тысяч гекзаметров «Илиады» и «Одиссеи» казались кратким изложением. Эти ученые люди были единственными, кто наслаждался, в определенный период истории библиотеки, ослепительной панорамой книг, собранных со всего мира, о которой впоследствии мечтали фантасты. Эта жажда всеобщности и воля к присвоению не многим отличались от того порыва, который побуждал Александра, по словам одного античного ритора, пытаться «достичь пределов мира». Да ведь и о нем известно, что он задумал устроить в Ниневии колоссальных размеров библиотеку, для которой велел нанять переводчиков халдейских текстов.
Проект, задуманный Птолемеем и претворенный в жизнь его библиотекарями, предполагал, таким образом, не только собирание книг со всего мира, но и их перевод на греческий язык. Разумеется, речь могла идти о переработках и компендиях на греческом, таких, например, как «История Египта» Манефона, который родился в Себенните (местечке, расположенном в Дельте) и служил жрецом в Гелиополе. Манефон проработал десятки источников, свитки, хранившиеся в храмах, перечни монархов и их свершений; то же самое Мегасфен, посол сирийского царя Селевка при индийском дворе в Паталипутре проделал с многочисленными индийскими источниками.
С помощью македонского оружия греки за несколько лет стали властителями всего к тому времени известного мира, от Сицилии до Северной Африки, от Балканского полуострова до Малой Азии, Ирана, Индии, Афганистана, где Александр остановился. Греки не учили языки своих новых подданных, но уяснили себе, что, дабы властвовать над ними, следует их понимать, а чтобы понимать их, нужно переводить и собирать их книги. Так во всех эллинистических столицах появились царские библиотеки: не только как фактор престижа, но и как орудие власти. И особое место в этой систематической работе по переводу и собиранию занимали священные книги покоренных народов, поскольку религия, для тех, кто намеревался ими управлять, представляла собой некий ключ к их душе.
VI
«Оставляю книги Нелею»
Когда между 288 и 284 годом умер Теофраст, в его завещании обнаружилась довольно странная клаузула: «Оставляю все книги Нелею». Другим ученикам он оставлял в наследство «сад с крытой галереей и строения, примыкающие к саду». (Он мог это сделать благодаря Деметрию — тот, будучи правителем Афин, устроил так, чтобы Теофраст, не являясь афинским гражданином, вступил в конце концов во владение землей, на которой располагалась школа.) Книги, однако, предназначались одному Нелею. Почему такое предпочтение и о каких книгах шла речь?
Нелей, уроженец азиатского городка Скепсиса в Троаде, был, возможно, последним из оставшихся в живых непосредственных учеников Аристотеля. Он был сыном того Кориска, которого Аристотель часто упоминал, когда во время уроков хотел обозначить именем собственным какого-то субъекта. После смерти Платона Нелей покинул Академию вместе с Аристотелем и вместе с ним удалился в Ассос, неподалеку от Скепсиса, к Гермию — местному правителю, бывшему рабу и евнуху, который приобрел влияние благодаря связям с Филиппом Македонским и представлял собой пятую колонну македонцев в Персидском царстве. Кто-то предал его, и персидский царь, захватив несчастного, изрезал его на куски, но не смог вырвать из него никаких полезных сведений. На его смерть Аристотель сочинил волнующий, полный восхищения гимн во славу доблести. Сам Аристотель имел прочные связи с этой средой: опекун, который заботился о нем после смерти его отца Никомаха, Проксен из Атарнея, был земляком Гермия и Кориска. Одним словом, Нелей мог похвастаться многолетними, перешедшими по наследству дружескими связями с Аристотелем и с тем кругом, который был очень важен для Аристотеля. Поэтому Теофраст мог с полным основанием предположить, что после него во главе школы станет именно Нелей. Вот почему он решил оставить именно ему то неоценимое сокровище, каковым являлись «книги Аристотеля».
То были, судя по всему, книги, которые складывались, при активном участии учеников, из лекций Аристотеля, на основе и в ходе преподавания. То были уникальные списки, свидетельство, со временем переработанное и обогащенное, первоначальной работы мысли, что никогда не попадало в книги, предназначенные для внешнего пользования. Драгоценные экземпляры, посвященные исключительно школе, были по праву вверены единственному лицу, авторитетному и ответственному, по всей вероятности, будущему главе школы.
Но Нелей не был избран таковым. Многое измялось в школе с тех пор, как Деметрий бежал в Египет. При псевдодемократическом правлении Полиоркета жизнь бывших протеже Деметрия Фалерского вряд ли была такой уж легкой. Достаточно сказать, что главой школы был избран тот самый Стратон, который при дворе Птолемея был наставником наследного принца: такие связи обеспечивали успех. Обиженный Нелей удалился в свой родной Скепсис вместе с драгоценным грузом книг. Школа от этого очень пострадала. Потеря оказалась невосполнимой. Не то чтобы были забыты общие положения мысли учителя; напротив того, парафраз имелось сколько угодно, начиная с многочисленных трудов самого Теофраста, который все, что он привносил нового, своего, пышно облачал в аристотелевские одежды. Но у них больше не было, из-за своевольного решения Нелея, тех специфических выкладок, той цепи выводов, которая складывалась годами размышлений: характерный метод Аристотеля состоял в том, чтобы обращаться по прошествии времени к тому же самому предмету, по-новому его осмысляя, порой и опровергая первоначальные выводы; однако слушатели лекций и помощники в неустанной работе, из излишнего тщания, преклонения, а может, и осторожности, предпочли новые выкладки наложить на предшествующие слои, предоставив потомкам разбираться в сей благоговейной путанице. А на тот момент перипатетики ограничивались «формулировкой общих понятий», осужденные, как говорил в шутку такой знающий человек, как грамматик Тираннион, на беспрестанное наращивание пустых общих мест. По этой причине такие люди, как Зенон или Эпикур, который двадцатилетним пришел в Афины в год смерти Аристотеля, не обрели в итоге ничего, кроме наименее оригинальных произведений философа, тех, какие он сам в свое время обнародовал в канонической платоновской форме диалога.
Но то, что Нелей с чувством собственного достоинства удалился в Троаду, увозя с собой живое слово учителя, не могло остаться незамеченным, особенно если учесть, что у Птолемея Филадельфа созрел план создания всемирной библиотеки. Филадельф имел все основания ожидать, что этот план поддержит его бывший наставник, ставший главой перипатетической школы. Но добрейший Стратон мог только направить своего бывшего ученика, ныне монарха, к неуступчивому Нелею. К этому человеку немедленно было отправлено посольство, в надежде заполучить от него за деньги то, чем соученики не смогли завладеть во имя верности науке. Но Нелей провел посланцев царя Египта. Он продал им какие-то копии наименее значительных трактатов, множество трудов Теофраста, которые отнюдь не являлись лакомым куском, и прежде всего книги, принадлежавшие Аристотелю. Он поймал царских посланцев на слове, заверив их, что, да, у него имеется «библиотека Аристотеля», но именно его личная библиотека, книги, которыми учитель располагал и с которыми он, Нелей, хоть и с болью в душе, готов расстаться.