— На чем угодно, лишь бы не на корабле! — с тяжелым вздохом ответил лорд Хинчли.
— Путешествие выдалось нелегким, милорд? — почтительно поинтересовался Данблейн.
— Просто ужасным! — снова вздохнул лорд Хинчли. — Если бы я не топил свое горе во французском бренди, как пить дать покоился бы сейчас на морском дне! Герцог рассмеялся.
— Его милость сильно преувеличивает! — заметил он. — Нас действительно немного поболтало, но, к счастью, ветер дул в спину — иначе было бы гораздо хуже!
— Хуже не бывает! — с чувством заявил лорд Хинчли, и все рассмеялись.
Друзья сошли с корабля и сели на лошадей, заботливо приготовленных мистером Данблейном.
Сияло яркое солнце, и легкий ветерок чуть трепал им волосы.
Они направлялись на север. Позади остался Перт, «Город Красавицы», воспетый Вальтером Скоттом, и королевский дворец Скон, видевший за свою историю немало коронаций.
«Интересно, — подумал герцог, — знает ли лорд Хинчли, что парламент и Генеральные штаты заседали в этом дворце со времени коронации Александра Первого, родившегося в 1078 году, до смерти Роберта Третьего в 1406 году».
Но герцог тут же напомнил себе, что англичане не любят говорить о славной истории побежденного народа. Им удобнее и привычнее считать шотландцев дикарями.
К собственному удивлению, герцог в первый раз за много лет думал о себе как о шотландце! В первый раз в нем родилось возмущение извечными противниками — англичанами.
«Они просто боятся нас! — подумал герцог. — Все эти разговоры о дикости и свирепости шотландцев вызваны страхом!»
Впрочем, для страха перед шотландцами у англичан были веские причины. Ведь не прошло еще и тридцати лет с памятного всей стране бунта шотландских полков в Эдинбурге, когда солдаты, возбужденные умелой пропагандой, кричали: «К черту короля!»
Вспомнил герцог и о том, как совсем недавно, когда страну сотрясали вести об успехах дерзкого корсиканца, шотландцы сажали возле своих домов сосны — символ свободы.
Но теперь со стародавней распрей было покончено. Георг Четвертый собирался посетить Шотландию, и народ видел в этом жест дружбы и миролюбия.
— Не знаю, говорил ли вам его светлость, — заметил лорд Хинчли, обращаясь к Данблейну, — но мне придется через несколько дней уехать в Эдинбург. Я должен подготовиться к встрече Его Величества.
— Полагаю, милорд, вы предпочтете ехать по суше, — ответил Данблейн.
— Разумеется! — живо откликнулся лорд Хинчли. — Моря я теперь и видеть не могу!
— Надеюсь, экипаж его светлости оставит у вас более приятные воспоминания, — вежливо заметил Данблейн.
Герцог подумал, что, если у его друга сохранился хоть какой-то здравый смысл, он предпочтет ехать верхом.
Какое это наслаждение — покачиваться в седле, ощущая ровную поступь чистокровного скакуна, и любоваться широкой серебристой рекой, пестрыми от цветущего вереска холмами, далекими пиками Грампианских гор.
Островерхие горы под снежными шапками поражали взор своей величественной красотой.
Мостовая под копытами коней вскоре сменилась травяным ковром, приглушавшим цоканье копыт.
Целый час они взбирались на холм. На вершине мистер Данблейн остановил коня и обернулся. Друзья поняли, что он приглашает их полюбоваться открывающимся с холма видом.
Внизу, словно огромный бриллиант, сверкал в ярком солнечном свете залив. Вокруг речного устья были в беспорядке разбросаны красные крыши домов, а дальше, сколько видит глаз, — только заросли лилово-розового вереска.
Странное чувство охватило герцога: сам не понимая почему, он ощущал себя узником, много лет просидевшим в темнице и наконец вырвавшимся на свободу.
Герцогу припомнилось выражение лиц слуг, которые встречали их, когда они сходили с корабля.
Мистер Данблейн подвел к нему камердинера — дюжего, диковатого на вид шотландца, в глазах которого герцог прочел восторг и преклонение.
«Неужели после стольких лет отсутствия мое имя еще что-то значит для них?»— спрашивал себя герцог и не находил ответа.
Ему хотелось спросить об этом Роберта Данблейна, но герцог не хотел выглядеть смешно в глазах лорда Хинчли.
Ему вспомнилось, как не хотел он ехать, как снова и снова повторял, что ненавидит Шотландию.
— Если ты так ее ненавидишь, зачем же туда едешь? — спросил лорд Хинчли как-то за ужином.
— По семейным обстоятельствам, — коротко ответил герцог, пресекая дальнейшие расспросы.
И лорд Хинчли почел за лучшее не приставать к приятелю, если ему это неприятно.
Однако он лишний раз убедился в том, что Тэран — совершенно непредсказуемый человек.
Лорд Хинчли искренне любил своего друга и восхищался им — да и как было не восхищаться этим блестящим джентльменом! Но порой лорд чувствовал, что герцог совсем не похож на прочих его великосветских знакомых.
У друзей — так казалось лорду — не может быть запретных тем для разговора. Они должны доверять друг другу во всем.
Однако со временем он обнаружил, что герцог не хочет обсуждать с ним семейные дела Макнарнов.
Трое всадников начали спуск с холма: ехать стало легче, и лошади перешли на рысь.
И герцог, и лорд Хинчли уверенно чувствовали себя в седле. Оба они не раз участвовали в ежегодных скачках в Ньюмаркете и порой даже завоевывали первые призы.
Однако лорд Хинчли почувствовал настоящее облегчение, когда двумя часами позже Данблейн сказал:
— Нам осталось совсем немного: через пять минут покажется замок.
Герцогу казалось, что он хорошо представлял, как выглядит замок, однако, когда через пять минут они обогнули холм, перед ними выросло сооружение, более огромное и впечатляющее, чем оно запечатлелось в его памяти.
Причудливое строение из серого камня со множеством башен и башенок, со средневековыми узкими бойницами и широкими окнами с цветными мозаичными стеклами — наследием семнадцатого века — замок Нарн, несомненно, представлял собой один из самых великолепных архитектурных сооружений в Шотландии.
Лорд Хинчли ахнул и уставился на замок с нескрываемым восхищением.
— Боже правый, Тэран! — воскликнул он. — Ты никогда не говорил, что твое родовое гнездо по красоте не уступает Вестминстеру!
— Я рад, что тебе нравится, — сдержанно ответил герцог.
Однако и сам он не мог сдержать невольной гордости при виде величественного, неприступного на вид строения.
Герцог ненавидел замок. Это мрачное здание отбрасывало на его детство черную тень. Замок настолько прочно связался для герцога с деспотизмом и жестокостью отца, что юноша покинул его без сожаления и ни разу не вспомнил о нем за все двенадцать лет пребывания в Англии.
Но сейчас, когда окна замка блестели под лучами солнца, а на самой высокой из башен развевался флаг, даже герцогу пришлось признать, что это достойное жилище для вождя Макнарнов.
Он обернулся, чтобы посмотреть, не отстали ли слуги. Багаж герцога и лорда был погружен в экипаж; а самих путешественников сопровождали шестеро конных. Во время пути они держались на значительном расстоянии; но теперь герцог заметил, что они подъехали ближе.
Герцог повернулся к Данблейну.
— Они должны ждать здесь, чтобы приветствовать возвращение вашей светлости, — тихо заметил тот.
— Они? — переспросил герцог. — Кто они?
— Члены клана. Разумеется, только те, кто живет поблизости; остальные спустятся с гор завтра или послезавтра.
— Зачем? — спросил герцог после паузы. Он сам почувствовал, что вопрос прозвучал слишком резко.
Мистер Данблейн бросил на него быстрый взгляд из-под кустистых бровей.
— Чтобы приветствовать нового вождя клана, как это принято в Шотландии. Все с нетерпением ждали вашего возвращения.
Герцог ничего не ответил на это.
В самом деле, после такого заявления трудно было сказать, что он вообще-то и не собирался возвращаться.
Герцог вспоминал, как члены клана приветствовали его отца — на собраниях клана, куда мальчик не допускался, и на праздновании Рождества, где он бывал вместе с отцом.