Гордеев видел, что в группе творится что-то не то, и озвучил новость, которую приберегал под конец:
– Мне из Клуба звонили, обратно зовут, вторым руководителем к Зинчуку. Он старый стал, Саша Зинчук. Болеет часто, вот и задумался о дублёре. Он зимой не ходит, так что весной, сказали, приходи на комиссию, восстановим, хватит по лесам партизанить. И найдём мы тебе, Наталья, жениха. Я тебя с другом познакомлю, – оптимистично закончил Гордеев. Пошутил.
Все радовались и поздравляли Гордеева. Наталья делала вид, что тоже радуется. Приедет домой и наплачется вдосталь. Гордеев, её Гордеев, которым она гордилась и в которого была немножко влюблена, собирался её с кем-то знакомить. Его внимание, улыбки, разговоры – из жалости. Потому что она одна. Ну и что? Лерка Голубева тоже одна, а к ней попробуй подойди.
Ей не нужны женихи, ей Валерки хватило, на всю жизнь. Валерка оказался предателем, двое других оказались альфонсами, четвёртый оказался женатым, семейным, разводиться не собирался, так и сказал. Хоть бы обманул… но он её не обманывал, в отличие от двоих предыдущих. А Гордеев оказался сводником.
Обида воткнулась в сердце ржавым гвоздём, на который наступил когда-то Васька, и Наталья испугалась, что у него начнётся столбняк. Столбняк Васька изобразил мастерски. Разинул рот, в который кто-то сунул кусок колбасы. Было весело. Ногу смазали йодом, и она зажила. А сердце йодом не вылечишь. Наталье уже не хотелось за Гордеева замуж, и ни за кого не хотелось.
«А если есть там с тобою кто-то, не стану долго мучиться. Люблю тебя я до поворота, а дальше как получится!» – грянули Любины-Юлины мальчики, и Наталья вздрогнула.
Незамысловатые желания
У Гордеева был друг, начальник отделения дороги, тот самый, у которого Гордеев был замом. Вдовец, дети выросли, пенсия, как сейчас говорят, достойная. Гордеев показал ему походные фотографии – где они переходили по бревну ручей. Наталью Михаил заприметил сразу:
– А это кто, на бревне? Лицо такое странное.
– Не странное, а испуганное. Она боялась очень, бревно-то узкое. Вон, видишь, ей с другого конца руку протягивают, без руки три шага осталось сделать, этот момент я и запечатлел, для потомков.
– А у неё… потомки?
– Да нет у неё никого, – рассмеялся Гордеев. – Старая дева.
– Старая дева это романтично. Она не старая. И красивая, и коса у неё красивая.
– И коса, и характер ровный, и хозяйка умелая, на привале суп сварит, стол накроет любо-дорого. А ты чего расспрашивать взялся? Жениться собрался? На Наташке?
Гордеев безуспешно пытался вытащить друга в поход, но тот проявил упорство:
– Я вам всю обедню испорчу, ныть буду, отставать буду, и твоя Наталья на мне поставит крест. Ба-а-альшой такой. Я лыжи в руках не держал.
– Я тоже. Кто же их в руках держит? На них катаются.
– Уговорил. Как снег растает, приду в твой поход. С Натальей знакомиться. Красивая девка… даже с перепуганным лицом.
На том и порешили. О том, что творится в лесу, когда там только-только растаял снег, Гордеев другу рассказывать не стал.
* * *
День рождения, казалось, никогда не кончится. Ели, пили, пели… Все песни на одну тему. «Приходи ко мне, Глафира, я намаялся один». Без неё, Натальи, никто не мается, даже мама. Квартиру они разменяли, мама осталась в Москве, а Наташа переехала в Синеозеро, в крошечную однушку, где ей никто не скажет «по пловцу корыто». На работу ездить далеко, зато спокойно. Зато никто не скажет…
Домой она звонила редко, приезжала ещё реже. Зачем? Красить батареи?
Батареи теперь красил мамин новый муж, который ясно дал понять, что она, Наталья, лишняя, на квартиру пусть не рассчитывает, а о маме (он так и сказал – о маме) он позаботится, так что приезжать не обязательно, У Натальи в Синеозере своя квартира и своя жизнь, а у них своя, дружить домами не получится.
Мама маячила за мужниной спиной, смотрела виновато, но не возражала. Как когда-то Валерка.
Больше она к матери не ездила.
Часть 12
Ей просто хотелось…
Ей просто хотелось быть рядом с людьми. Сидеть у костра, слушать песни и воображать, будто это она – «милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною».
«А молодой корнет, в Наталию влюблённый, он всё стоит пред ней, коленопреклонённый» – пела Надя, и Наталья представляла этого корнета, который ждёт её где-то до сих пор, и может быть… Нет, не может. Это у Нади «может», а у неё, Натальи, впереди старость. Одинокая. Беспощадная.