С Надей ему было интересно, даже когда она молчала, даже когда молчали они оба. И им было хорошо. Какой же он идиот! Надя проболталась ему, что в детстве у неё были проблемы с сердцем, но потом всё прошло. А вдруг не прошло? Какой же он идиот…
Следы Надиных лыж замело снегом, но остались глубокие отметины от палок, и Васька понял, что он на правильном пути. А ещё понял, что Надя его любит, раз так разозлилась, что решила уехать на автобусе. До автобуса ещё дойти надо, а уже смеркается. Они доедут вместе. Вдвоём.
Не тратя слов
Васька нёсся как собака, взявшая след. Второе дыхание – хорошая штука, оно открывается, когда есть стимул, а стимул у Васьки был. Ледяные снежинки касались разгорячённого лица и таяли, и он слизывал их губами. Хотелось пить, но ещё больше хотелось догнать наконец Надю.
Впереди что-то лежало. Большое и длинное. Васька замедлил бег. Большое и длинное оказалось тобагганом, таким как у Ивана. Около саней лежала горка дров, а на санках лежала Надя, раскинув руки и уставившись в небо полуприкрытыми глазами. Иван сидел на корточках, раскачивался и выл, совершенно по-волчьи. Или это он так плакал.
В мозгу у Васьки моментально сложилась картинка, от которой его продрал мороз. Он вспомнил звероватый взгляд Ивана, хитренькую улыбочку Мариты, две промышленных мясорубки за перегородкой, коптильню в сарае, и то, как они исчезали, без причины, без звонка: Наталья, Юля и Люба, Лера и Виталик, который не уехал ни в какой Волгодонск. Виталик, конечно, с хорошим мозговым вывихом, но не настолько, чтобы не позвонить матери, телефон ведь работал…
Васька подъехал ближе, отстегнул крепления, снял лыжи. Взял полешко потолще, примерился и почти без размаха опустил его Ивану на голову. Торцем.
Иван без звука повалился на спину, упасть ему не дали аккуратно сложенные дрова, и он сидел, смотрел широко раскрытыми глазами в небо, а с волос медленно текло что-то мутно-белое, кисельное. Мозговое вещество, понял Васька. А ещё он понял, что из гордеевской группы никто больше не уйдёт.
Взял Надю за плечи, приподнял, резко встряхнул.
– А? Что? Ваня… Ты чего сидишь-то, вставай, нам идти надо.
Васька не тратя слов застегнул на ней штормовку, стащил с шеи шарф, завязал, как маленькой, на узел сзади.
– Надеваем лыжи, разворачиваемся и поехали. Поехали-поехали, нечего тут… смотреть.
– А… Ваня?
– Ваня твой сам как-нибудь доберётся. Надь, ты дура, что ли? Не видишь, что ли? Он мёртвый уже. Поехали отсюда, если не хочешь мне передачки в тюрьму носить.
– А… куда?
– Что куда?
– Куда носить?
– Никуда! Что ты улыбаешься? Ты совсем уже!
– Я не совсем. Просто вспомнила, как в том походе, нашем с тобой… ты мне сказал то же самое. Ты подыши поглубже, и поедем. А то ты белый весь. Вась, а кто его убил-то? А меня не убили! Подумали, что и так мёртвая, а у меня просто обморок.
Нет, она всё-таки дура, его Надя. Его Надя.
Через час они были уже на шоссе. Владелец «Хаммера» долго кочевряжился: «Куда с лыжами в салон, совсем, что ли…» Васька вдруг захохотал, запрокинув голову, и подтвердил сквозь смех: «Совсем. А что, по нам не видно, что ли?» Они запихали в салон лыжи, влезли сами и сидели всю дорогу молча, обнявшись так крепко, словно сидели не в тёплом салоне «Хаммера», а в кабинке аттракциона «Американские горки».
Часть 21
В кругу друзей
На станцию приехали втроём. Не обнаружив Нади с Васькой-гитлером, Лось с Гордеевым накинулись на Ирочку, которая шла, как оказалось, последней. Лось повторял как заведённый:
– Не могла сказать?! Ты последняя ехала, сказать, что ли не могла? Сказать-то можно было?
Гордеев высказался более определённо:
– С Васькой болтала всю дорогу («И весь привал рта не закрывала» – вставил злопамятный Лось), а теперь мне впариваешь, что не заметила, как он отстал?
– Я откуда знала? Может, он просто уйти решил. Уехать, то есть, – отбивалась Ирочка, возмущённая столь явным предательством Лося.
– У нас так не принято. Если бы захотел уйти, предупредил бы вас, он ведь за вами шёл. – Гордеев, нечаянно сорвавшись на «ты», вернулся к вежливому «вы».
«Ты» – для своих, поняла Ирочка. Вежливая форма обращения, обычная для людей, впервые увидевших друг друга, в устах Гордеева выглядела оскорбительной. Хотелось – на «ты», хотелось стать своей, как Васька, с которым ей весь день было весело. Как Надя… Вспомнив о том, что Надя с ней вообще не разговаривала, а Васька уехал не попрощавшись, Ирочка мстительно доложила: