Оставив спорт, Лосев пристрастился к чтению, «Повесть временных лет» покорила его текучестью изложения и мудростью содержания. И теперь вспоминалась, к месту и не к месту… А Ирка похожа на Лыбедь эту. А он дурак. Идиот. Счастье ждать не любит, к другим уйдёт, не вернётся.
– Дмитрий, – не своим голосом выговорил Гордеев, и Лось не сразу сообразил, что к нему обращаются. – Завтра идём. Вдвоём.
– Куда это мы идём? У меня на завтра планы… У нас. – Дима улыбнулся Ирочке. Она недовольно дёрнула плечом и посмотрела на Лося холодно-равнодушно. Наговорил обидных слов. И Гордеев наговорил, а Димка не заступился. Так что о «планах» можешь не мечтать.
Вот те на… А он-то жениться собрался, на Лыбеди. И братьев её на свадьбу пригласить, если таковые имеются. Лось прочёл в глазах Лыбеди отказ, но не расстроился, как хотелось Ирочке.
И мрачно подтвердил:
– Едем, Гордей. – Повернулся к Ирочке, ободряюще улыбнулся. – Ты отдыхай пока, а я завтра вечером позвоню. И это… Прости. Мы тут наговорили… За наших испугались, а на тебе сорвались, больше ведь не на ком. Ну такие мы, мужики, дураки. Дуроломы.
Неисповедимые пути
Вечером Гордею позвонил Васька. Извинился. Рассказал про Надю, которую нашёл в глубоком обмороке, и пришлось идти на шоссе и ловить машину. О том, кого он нашёл ещё и кто сидел сейчас возле горки вишнёвых полешек, сжимая в кулаке верёвку санок и вглядываясь мёртвыми глазами в непроглядную темь, Васька рассказывать не стал. Знает один – сам себе господин, знают два – знают двадцать два.
А Надя, его Надя, так ничего и не поняла, она же не видела, КАК. И ЧЕМ – тоже не видела. За полено он хватался в перчатках, и метель была, и лыжню замело, следов никаких… Сидеть за нелюдя ему не придётся.
Не рассказал он и о том, как довёл Надю до двери в её квартиру, и Надина мама, увидев его «аристократически» бледное лицо и глаза, в которых стоял пережитый ужас (Надя к тому времени пришла в себя и выглядела нормально, даже румянец на щеках появился) – Надина мама взяла Ваську за руку и буквально втащила в квартиру. Васька еле передвигал ноги и был, как определила Надина мама, хорошо не в себе. Расспрашивать, что произошло, она не стала.
Ваську напоили горячим чаем со сгущёнкой. Не помогло. Напоили коньяком. Помогло. Куртку Надя с него стащила, и шапку, а лыжные ботинки он так и не снял, и на диван его положили в них. Надя присела на корточки и зубами раздёрнула заледенелые узлы на шнурках. Надин отец усмехнулся: из его дочки получится хорошая жена, и этому парню, если он кандидат в мужья, дико повезло… Надя вроде рассказывала про какого-то артиста, учится в театральном, и всё время её смешит. А этот другой, не смешной, и лицо измученное.
«Измученный» брыкнул ногой, с которой Надя снимала ботинок, и Ваське было щекотно. Ботинок полетел в противоположный угол комнаты, отец одобрительно улыбнулся, мама ужаснулась: хорошо, не в сервант, рядом пролетел, бог есть… Надя сняла с «суженого» второй ботинок и с вызовом посмотрела на родителей.
– Пойду одеяло овечье достану, – заторопилась мама. – А то замёрзнет, в ночь мороз обещали.
Мороз! Значит, в следующую субботу снова в поход, и снова Гордей будет орать, чтобы на озеро не совались, лёд снизу тает, изнутри, провалитесь, до берега не потащу, сами поплывёте. Счастье.
Они поедут впятером, с Лосем и этой Ирочкой. Да бог с ней, пусть едет. С обедом Наде поможет. Можно суп из пакетиков сварить, тогда не надо картошку чистить, на морозе… Надя счастливо улыбнулась. Мама, папа, Васька. Ей больше никого не надо.
Она уселась было за рояль: ей всегда нравилось играть, когда ей было очень хорошо. Но мама решительно захлопнула крышку:
– Мальчик же спит! Ты что, с ума сошла?
Он для неё уже – мальчик. Уже заботится, переживает, и коньяком напоила. Неисповедимы пути твои, Господи…
* * *
На лоб легла прохладная ладонь, и Васька проснулся. И увидел солнце. У него дома окна смотрели на запад, и солнца быть не могло. Или уже вечер?! И обои… не такие. Васька вспомнил, что он заснул на чужом диване, в ботинках, какой стыд… Оказывается, спать в лыжных ботинках очень даже хорошо, и ногам легко. Васька пошевелил пальцами. Хорошо! И одеяло тёплое. В лыжных ботинках под одеялом? Бред.
Васька высунул из-под одеяла босую ногу и с удивлением на неё уставился. Ладонь переместилась со лба на щёку.
– Жар у тебя. И вчера трясло тебя всего, – сказала Надя. Васька прижался губами к Надиной ладони и закрыл глаза.
По губам шлёпнули.
– Надь, ты дура, что ли? – Васька открыл глаза. Нади в комнате не было. Зато была Надина мама, это её руку он целовал, и дурой назвал тоже её. Васька смутился, забормотал что-то извинительное. В висках стучал пульс, и было жарко, но он боялся сбросить с себя одеяло: а вдруг он под ним голый?