Маша сморгнула слёзы. Через озеро тянулись две цепочки следов. Кто-то прошёл по озеру! И обратно шли, вот следы, значит, ходят, значит, и она пройдёт.
В сумерках не разглядела, что следы были давними. Мальчишки прошли здесь две недели назад – по талому, расквашенному льду, на котором оставались следы от ботинок. Ночью подморозило, и следы замёрзли. Откуда ей было знать, что не дойдя до середины мальчишки повернули обратно, и две другие цепочки следов были их же. Взрослые через озеро ходить уже не отваживались: солнце сверху шпарит-старается, вода снизу лёд съедает, пойдёшь по нему и сгинешь.
Мальчишки, когда под ногами затрещало, насмерть перепугались и вернулись обратно по своим же следам, свято веря, что если идти по следам, то не провалишься, лёд выдержит. Он и выдержал их – девятилетних. И Машу бы выдержал, если бы на лыжах шла. Она худенькая, пирожки пекла, сама не ела, держала вес. Брату нравилось её тело, стройное, гибкое, лёгкое. Нравилось, как она отдаётся ему, как спрашивает: «Тебе хорошо, Олежка?» – «А тебе?» – «Мне – просто очень!» – врала Маша. Брату это нужно, а она потерпит.
Ветер дул в лицо, и приходилось всё время щуриться, поэтому Маша не сразу увидела, что следов больше нет, и снега тоже нет, а под ногами голый лёд – чёрный, страшный. Маша испугалась, поскользнулась, упала… и оказалась в обжигающей, судорогой скручивающей мышцы воде. Выбраться не получалось. Маша цеплялась руками за ледяные закраины, выплёвывала воду, не помня о том, как хотела пить.
Ей надо выбраться, надо спастись, до берега далеко, но она как-нибудь доползёт, вот только рюкзак… Он тянет вниз, а снять его никак не получается.
Вцепившись в ледяную кромку изрезанными руками, Маша закричала – предсмертным отчаянным криком. Никто её не слышал. Крик забрал остаток сил, тело налилось чугунной тяжестью, руки уже не чувствовали боли, не держались за острые края, она плыла куда-то, и пить ей больше не хотелось.
Часть последняя
Свидетелей нет
Длинную поселковую улицу Лосев с Гордеевым прошли в молчании, за последним домом встали на лыжи и не сговариваясь поехали к летним дачам. Из путаного рассказа Васьки-гитлера, который позвонил ему вчера в половине двенадцатого, – вот же чёрт, спать не дал – Гордеев понял, что Ивана Мунтяну убили на дачах, возможно, за срубленные вишни, и он до сих пор там лежит.
– В полицию хоть сообщили?
– Да мы это… Наде плохо стало, как Ивана увидела, так сразу в обморок. Ну и поехали домой.
– В обмороке поехали?
– Ты чё? Я её полчаса в чувства приводил, думал, тоже померла. Я испугался насмерть, сам чуть не умер, тут не до полиции.
Гордеев спросонья пропустил это «тоже», неосторожно сказанное Васькой.
– Ты вот что, Гитлер. Завтра едешь с нами. Покажешь, где. В лагерь заедем, с Маритой поговорим, а потом в полицию.
– Ты чё? С дуба упал? Свидетелей нет, только мы с Надей, на нас всё и свалят. Убийство повесят. На меня. А чё? Чё я им скажу-то? – распалялся Васька. – Что его за вишни поленом по башке огрели? Они скажут, ты и огрел. Не-ее, я на это не подписывался. Не было нас там, понял? Ничего не видели, ничего не знаем… Ты же не знаешь ничего, Гордей! Это же он всех… И Леру, и Виталю, и девчонок… Это же он! И дрова вишнёвые рубил, на вишнёвых, говорил, мясо вкуснее… На нём куртка Виталина была, со значком «Чегет», Надька думала, куртка просто похожая, а как увидела значок, сразу отключилась. Иван на Чегете никогда не был, а Виталя был. Изуверы они. Канибалы. А мы к ним на пирожки как идиоты ездили. Ты в полиции это тоже расскажешь? Как котлетки у Мариты жрал и нахваливал?
– Подожди… Кому Иван говорил про мясо? Ты ж говоришь, он умер?
– Ну, он когда ещё не умер, Наде говорил, – ляпнул Васька, и опять Гордеев его не понял. – Ой, тут ходит кто-то, в коридоре, я не могу говорить.
– Где – ходит? Ты откуда звонишь-то?
– Из туалета. И вообще, у меня температура, а завтра нам с Надькой в загс, так что я не поеду. Ты извини, Гордей. Вы, то есть…
Про туалет Гордеев не поверил, и про температуру. В телефоне раздался ни с чем не сравнимый звук спускаемой воды и утробное ворчание наполняющегося бачка. Васька наскоро попрощался и повесил трубку. Гордеев против воли рассмеялся. Ну даёт парень… Сильно много напился, видать.
Последняя мысль была правильной. Васька не помнил, как добрался до дивана.
Васькин бред о канибалах не казался Гордееву бредом, он и сам подозревал нечто подобное, правда, не в таком кулинарном разрезе. Обалдевший от страшных новостей, Гордеев не заметил, что Васька говорил с ним на «ты», это казалось нормальным, а вот Васькин рассказ нормальным не назовёшь. Завтра поедем с Лосем, с выходом на место в пределах компетенции. Поглядим. Гордеев сунул в собранный с вечера рюкзак электрошокер, улёгся спать, подумал, что теперь не уснёт и промучается всю ночь – гипотезами и предположениями. А больше ничего не успел подумать. Уснул.