Альбина же говорит отсутствующим голосом:
— Это к тебе, Алексей.
Как будто Алёшка сам не видит, кто пришёл. Но такая уж манера у старших сестёр — подчёркивать свою взрослость где только можно… Эх, Альбиночка-дубиночка!
Однако Алёшке сейчас было не до того. Он испуганно посмотрел Тане в глаза, покачал головой, потом отступил на полшага, словно хотел спрятать за собой довольно-таки немаленькую Альбину.
— Это не она, Тань!
— А я и не говорю… — ответила Таня, почувствовав вдруг непонятную какую-то растерянность.
— Она не любит никакого Витечку! — Алёшка обернулся на сестру, которая вмиг всё поняла.
Теперь физиономия бывшей взрослой Альбины сделалась жалкая и испуганная. Нет, на маленькую секунду попробовала было вернуться к надменности и спокойствию. Куда там!
— Это не она, Тань! Это не она!
Таня в непонятной своей растерянности опять хотела сказать, что ничего подобного она не думала и не собиралась. Она просто пришла условиться, не пойти ли завтра на прудики. Но, к сожалению, она опять не сумела или не успела изменить лицо — ох, этот телевизор души, включается, когда не надо!
И не могла вымолвить ни слова.
И Альбина тоже стояла как заговорённая, как загипнотизированная. Вообще была такая тишина во всём доме, какая, говорят, бывает в горах за секунду до обвала: лишь слово оброни — сразу на тебя полетят грохот и смерть.
Но и долго так стоять невозможно. Терпение сделалось тонким, как паутинка.
Алёшка принуждённо кашлянул. Скромный этот звук разнёсся как выстрел. Огромного труда стоило Тане не вздрогнуть. И Альбине тоже.
— Т-телефон, — сказал Алёшка, — это тебя, наверное…
— Да, — ответила Альбина, и так хрипло, словно она была не девочка, а боцман с пиратского брига.
Нету телефона-то, подумала Таня, и теперь в её душе вместо бывшей растерянности образовалась досада.
Тут же Алёшка шагнул на лестничную площадку, и дверь за ним как бы сама собой захлопнулась.
«Ты её всё-таки предупреди!» — хотела сказать Таня. Причём сказать построже. Но не получилось у неё это сказать — ни построже, ни помягче.
«Как ты думаешь, Алексей, я всё же могу сказать Рыжиковой, что надписи теперь прекратятся?» Нет, и на это язык тоже не повернулся.
Алёшка смотрел на неё… Кто-то должен был сказать что-нибудь или что-нибудь должно было случиться наконец.
И случилось, всё-таки они были не в пустынных горах. Внизу нажали кнопку — Лифтина крякнула, скрипнула, поползла. Подобрала кого-то на первом этаже… Может, к нам приедут, стала надеяться Таня, хоть бы к нам, хоть бы к нам. Она даже раз или два заглянула в шахту от нетерпения и ожидания.
И что вы думаете, не подвела Лифтинушка, остановилась на четвёртом. Даже ещё больше! Она привезла не кого-нибудь, а Пряникову маму. И мама — ничего бы с ней не случилось! — могла сейчас сказать, что вот, мол, стоите здесь, мои дорогие жених и невеста… Или что-нибудь тому подобное, у взрослых же этих зловредных фразочек сколько хочешь и на уме и на языке.
Но Алёшкина мама оказалась не из таких. Она лишь улыбнулась Тане устало и приветливо:
— Здравствуй, девочка.
— Здравствуйте, — и опустила глаза.
На мгновение мама прижала к себе Алёшкину растрёпанную голову:
— Скоро, сынок? — и ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
И Тане вдруг сделалось стыдно: чего же я хотела от этой хорошей мамы? Чтобы она мне злости добавила, чтобы мне наконец-то сил набраться перед Алёхой поехидничать?.. А чего он сделал плохого? Свою сестру защищает?.. Да, вот именно: свою родную сестру любит и защищает!
И неизвестно, откуда грусть появилась в Таниной душе. Впервые в жизни она подумала и поняла, что у неё нет, никогда не будет старшего брата, старшей сестры. Всё, так уж судьба сложилась. Неужели даже в девять лет можно говорить, что уже судьба и уже сложилась? Выходит, можно.
И вряд ли у неё вообще будет братишка или сестрёнка… Родители не хотят: тяжело опять затеваться, годы не те… Им «затеваться», а Тане жить без братишки! Да, навсегда без него.
И странное слово пришло вдруг к ней: одинокая. Странное и очень грустное. И на секунду она почувствовала: есть знакомые, есть друзья, есть даже очень хорошие друзья. Но когда брат и сестра, у них совсем другая любовь — тогда по-настоящему бывает страшно в беде. Тогда и не до справедливости даже, а лишь бы спасти родного человека. И хотя это вроде неправильно и плохо, но почему-то… не кажется плохим!
Скажу ему, что я действительно пришла о прудиках поговорить. И даже приготовила в лёгких воздуху для этой фразы, а в голове складные слова.