Вот примерно такие мысли пережёвывал ШП, сидя на каменной ветке дуба и бессовестно, безжалостно подкручивая колёсико своего бинокля.
Он скоро заметил, что у Старика неубрано. Конечно, ему нельзя было рассмотреть толстый слой пыли на шкафу, но он видел неопрятную толпу тарелок и чашек на кухонном столе, и одежду, неудобно висящую на стуле, и полотенце, которое почему-то оказалось в кресле. И поначалу ШП всему этому обрадовался: ведь он не любил Старика и, можно сказать, желал ему зла.
Потом он увидел, как Старик варил себе суп из пакета… Вынул мясо — те самые грамм двести, завёрнутые в окровавленные позавчерашние лохмотья бумаги, — оглядел его, ткнул зачем-то ножом, потом нацелил взгляд прямо в невидимого ШП, и тот, конечно, замер… Уж много таких невидящих взглядов испытал ШП за свою «шэпэвскую карьеру», а всё равно замирал!
Были в этом взгляде Старика какие-то такие печаль и скука, что понял ШП, дело не в том, что мясо попалось костлявое, а лишь в том, что Старику до смерти неохота с ним возиться. И вот он снова кое-как завернул этот несчастный шматок, сунул его в холодильник, потом взял пакет с сушёным супом, привычно надорвал его и стал варить в маленькой эмалированной кастрюльке с побитыми боками.
— Может, он просто бедный? — с надеждой спросила Таня.
Но Старик не был бедным. Недаром у него целый день работал цветной телевизор — хоть на кухне Старик, хоть в комнате… Так одна бабушка деревенская, за которой ШП подсматривал когда-то, сам не зная зачем — по привычке своей глупой… Да… Так вот у той бабушки всё время радио было включено. Ей сестра говорит: «Выключи ты его, Наташа!» А она: «Провели, значит, пусть играет!»
У Старика без конца «играл» цветной телевизор, хотя он жёг немало электричества да и вообще мог испортиться от перегрева. И часы у него висели на стене такие резные и с таким медленным золотым маятником, каких у бедного не бывает. И шкаф, на котором лежала невидимая для ШП пыль, тоже был, как говорится, неслабенький.
— Нет, — покачал головой ШП. — Нет! Он не в том дело, что бедный!
И потом ШП сказал то, чего не хотел говорить, потому что даже и в подглядывании должна быть своя черта, которую нельзя переступать. Вернее, увидеть-то случается шут его знает что — тут уж не угадаешь. Но трепаться об этом…
Старик смотрел телевизор. Он вообще много смотрел телевизор. Он ничего другого и не делал. Вот он его смотрел-смотрел, потом вдруг поднялся, подошёл к окну и стал смотреть куда-то вдаль, между домов. И ШП подумал, усмехнувшись про себя, что вот так вот королевны с балконов своих замков смотрят, не едет ли их рыцарь на коне или Иван-царевич на сером волке.
Только у Старика был совсем не такой взгляд — не ждущий и не улыбающийся. У него опять были в глазах те же печаль и скука. И отчего-то стало ШП не по себе. Он хотел отвести бинокль и не мог, словно примагниченный к этому чужому, искорябанному морщинами лицу.
Потом Старик снова сел к телевизору… А это было дело днём, и ШП потом проверил по «Программе», шёл какой-то там «Стадион для всех», то есть самая простая передача: хочешь, смотри, хочешь — спиной повернись… И вдруг ШП увидел, что Старик плачет! Но не из-за передачи, конечно, а из-за чего-то совершенно своего.
И тогда ШП, по привычке соблюдая предосторожности, слез с дуба и пошёл домой. Понял, что ничего больше про Старика он узнавать не хочет. Пришёл, лёг на диван, засунув руки в карманы, как делал обычно, когда думал.
Душу ему жгло довольно редкое для ШП чувство — сильный стыд. Вот как получилось: собрался сотворить подлость, а получилось наоборот. Теперь вот лежал и мучился.
В чём тут дело? Может, Танины слова и взгляды не прошли даром. А может, столько наподглядывался ТИП за свою жизнь, что просто уж сердце устало дальше подличать?
Он хотел встать и пройтись. Но эта боль в душе, это жжение не давали ШП двинуться. Он испугался и заплакал. В таком вот состоянии его застала мать.
— Что? Опять зуб болит? — спросила мать без всякой жалости в голосе: она считала, что к зубному надо ходить самостоятельно, не ожидая ничьих нагоняев.
ШП снова хотел встать. Решил: уйду на улицу. И вспомнил, что и на улице ему теперь нету места — ведь надо будет прятаться от уже приехавших из загорода ребят.
Слёзы его полились ещё сильнее. Он отвернулся к стене, закрыл глаза. Ему представился Старик, который смотрит из своего одинокого окна — без радости, без надежды, с одной только пустой скукой… И наконец что-то вдруг заставило ШП встать. Он подошёл к зеркалу, глянул на себя… Нет, я всё-таки по-другому смотрю!