Его лицо неожиданно озарилось обаятельной улыбкой.
— Одна из радостей в полетах состоит в том, что все остается на земле. Включая это дерьмо.
Он кивнул в сторону высоких окон, за которыми совсем потемнело, а на летном поле бушевала вьюга.
— На высоте в пятнадцать тысяч футов[12] я увижу солнце в голубом небе.
Я вернул ему копии записей, и, пока мы шли к двери, он сказал:
— Мне об этом напомнил генерал-майор, я с ним встречался на прошлой неделе. Он только что вернулся из Чили, где его возили в Пунта-Аренас[13], там у них база в Магеллановом проливе. Было много разговоров о каком-то старинном фрегате с аргентинским экипажем и под аргентинским флагом, прошедшем через пролив сразу же после окончания войны к их базе на самом юге Огненной Земли. Вроде бы какая-то женщина, родственница одного из членов экипажа, недавно расспрашивала о нем.
Он остановился, когда мы дошли до устланного ковром большого холла перед выходом из офицерского клуба.
— Как у вас дела с транспортом?
Я сказал ему, что моя машина стоит позади здания, и он повел меня по коридору мимо гардеробных и показал короткий путь через подсобные помещения.
— Странно то, — сказал он, когда мы с ним прощались, — как вся эта история запечатлелась у меня в сознании. Трупы, лежащие на льду, и блокнот Сандерби с заметками о состоянии льда в море Уэдделла[14], ничего больше, и после всей научной писанины три страницы о мельком увиденном корабле-призраке, затертом во льдах.
Он покачал головой, по хмурому выражению его лица можно было подумать, что он воспринимает смерть этого человека как личную трагедию, воспоминания о которой вызывают в нем жгучую боль.
— Будьте осторожны на дороге, — сказал он, открыв дверь в проход с кирпичными стенами. — Все кругом обледенело.
Его рука легла мне на плечо, едва не вытолкнув меня наружу, и дверь тут же захлопнулась за моей спиной. Он как будто пожалел, что слишком открылся мне в нашем разговоре.
Холодный ветер, со свистом налетающий с открытого поля аэродрома, пронзил меня, как только я вышел из прохода. Лобовое стекло моей машины покрылось слоем наледи. Я спрыснул его водой, но, чтобы протаяла хотя бы маленькая дырочка, сквозь которую можно было выглянуть наружу, пришлось греть машину двигателем минут пять, не меньше. По пути назад пришлось ехать как по катку, несмотря на все посыпания солью. Погода стояла настолько скверная, что я добрался до Кингс-Линна не раньше четырех.
Производственные помещения располагались в промышленной зоне в низине у реки, но офисы «Петт и Полдис» были там же, где и раньше — неподалеку от собора Св. Маргариты и старинных складов, в которых с начала шестнадцатого века расположилась городская торговая контора ганзейского союза. В здании было холодно и как-то странно тихо. Похоже, всех отпустили пораньше. В нашем кабинете было пусто, на моем столе не было ничего, кроме письма, отпечатанного на фирменном листке почтовой бумаги.
Взяв письмо, я подошел с ним к окну и был потрясен, отказываясь верить в то, что прочел в тех двух коротких абзацах — абзацах, сообщающих мне, что я больше не нужен.
«Уважаемый мистер Кеттил!
Этим ставим Вас в известность о том, что данное отделение „Петт и Полдис“ с этого дня прекращает свою деятельность. В дальнейшем все производство будет переведено в Бейсингстоук, а управление всей группой компаний будет осуществляться из штаб-квартиры в Вулверхэмптоне. Администрация более не нуждается в Ваших услугах и просит Вас незамедлительно освободить кабинет, так как офисное здание, равно как и производственные помещения, выставлены на продажу.
Условия вашего контракта будут, безусловно, соблюдены, и представители правления в Вулверхэмптоне свяжутся с вами дома по вопросам выплаты компенсации за увольнение по сокращению штатов, пенсии, страховки и т. п.»
Некто, обозначивший себя руководителем отдела кадров, нацарапал внизу письма безликую подпись.
Я, должно быть, перечитал письмо дважды, прежде чем до меня дошло его содержание. Сокращение штатов — слова из газетных заголовков, катастрофа, которая происходит с кем-то другим и никогда с тобой лично. А ведь у нашей компании давняя история.