От автора: Спецателье «Коммунар» в советские времена в Киеве обслуживало так называемую номенклатуру – от первого секретаря ЦК КПУ и его семьи до райкомовской мелочевки. Основная точка размещалась на улице Заньковецкой у Пассажа. Касательно «супружниц», то они маскировали свои перекормленные телеса корсетными изделиями вышеупомянутого ателье с улицы Красноармейской – через дорогу от магазина «Филателия». Причастность к «Коммунару», пусть даже полулегальная, считалась обязательным признаком советской элиты.
Алексей Сирота:
Начальница вышла на секунду, что-то приказала сотруднице, которая с моего места не просматривалась, вернулась и не без удовольствия допила кофе.
– Вы знаете, товарищ инспектор, лет пять назад у нас тут руководство разгром учинило. Выгнали с работы мою предшественницу и еще кое-кого. Приблизительно такая же ситуация. Тогда как раз кагебисты валютчиков гоняли, вот кое-кто из них и купил себе справку о смерти. А сам укрылся с ворованными документами. А мы что? Мы же своего человека в морг не посылаем, и трупы нам под дверь не приносят. Нет такой инструкции. Есть справка от врача установленной формы, печать-подпись на месте – получи свидетельство о смерти. Вы обратили внимание, что у нас почти нет очереди? Хотя, с другой стороны, куда уж этим беднягам спешить?
– Так из-за чего, говорите, разгром был?
– Я же вам объясняю: справками торговали врачи, а влетело нам. Потом, правда, извинились.
– А что, тех, которых сейчас расстреливают, тоже у вас регистрируют?
– А где же еще? Человека нет, а проблемы остаются. Семейные, квартирные, имущественные… А уж где покойник похоронен, на Байковом или где-то под забором, это уже для закона без разницы.
С таким поворотом философии смерти я, честно говоря, не встречался. И наверняка бы с удовольствием посидел подольше в «покойницком» загсе и даже отважился бы попросить еще одну чашку кофе. Но тут зашла малявка постшкольного возраста, вымазанная цыганской косметикой по последней моде: густо наложенная на ресницы тушь тянула их вниз, а прорисованные чуть ли не до ушей «стрелы» придавали глазам какое-то диковатое выражение. Малявка положила перед начальницей толстую бухгалтерскую книгу, на обложке которой был обозначен именно тот год, когда, по утверждению «металлиста», он задремал в метро. Начальница уже объяснила мне, что оригиналы справок, а также судебных решений и постановлений сразу отправляются в государственный архив, чтобы не захламлять помещение. Но все необходимые данные аккуратно записываются в вот такие книги – для удобства пользования. Перелистывать пришлось довольно долго, поскольку фамилии на страницах шли не по алфавиту, а, как сказала хозяйка кабинета, «по датам факта». Имеется в виду – того факта, что еще один советский гражданин не дожил до коммунизма. К моему удивлению, слова: «Соответственно решению такого-то райсуда за номером таким-то» попадались не так уж и редко, как меня убеждала начальница. Я достал свою тетрадь и аккуратно переписал в нее несколько десятков именно таких «фактов».
Своего покойника я нашел где-то во второй половине фолианта. «Металлист» и взаправду помер. Вот только в графе «Выдано на основании…» было четко написано: «соответственно решению районного суда». Любопытный поворот сюжета! Если три старые особистки из дома на Лагерной сказали мне правду, то тут должен фигурировать стандартный текст: «… врачебной справки номер такой-то». А также новый адрес передовика производства – где-нибудь на Оболони, а не на Лагерной, как я увидел собственными глазами на бумаге.
К счастью заведующая вышла куда-то на несколько минут, и я быстренько переписал остальных «судебных» покойников вплоть до конца года, запрятал тетрадку во внутренний карман пиджака, затем, как воспитанный мужчина, дождался возвращения дамы и заверил ее, что все в порядке. И спросил, как бы, между прочим:
– Вот вы говорили, что не так много людей сейчас через суд умершими признают, а я этого не заметил.
Дама глянула на обложку реестра.
– Это какой у вас год? Да, припоминаю. Это было еще при моей предшественнице. Как раз евреи начали массово выезжать, а для разрешения требовалось согласие всех остающихся родственников и справки на умерших. А где же у наших киевских евреев родственники? Преимущественно в Бабьем Яру! Ну, а когда уже я пришла, то инструкцию изменили и теперь, якобы, требуются справки только на живых.
Я, естественно, и не заикнулся симпатичной начальнице о том, что среди выписанного мной списка фактически не присутствовали еврейские фамилии. К тому же, значительная часть «судебных» покойников родилась уже после войны, когда с регистрацией факта смерти проблем не возникало.
– Последняя просьба. Извините за бюрократизм, но как бы мне на оригинал этого судебного решения взглянуть? Чтобы я начальству в объяснении написал: лежит, мол, на месте, номер архивного хранения такой-то.
Мне повезло. И, как оказалось, в тот день не в последний раз. Поскольку оригиналы судебных решений пять лет сохранялись в архиве загса, а затем их перевозили в городское хранилище документов на Сырец. Нужные мне бумаги должны были отправить чуть ли не завтра. Я уже не помню, о чем мы разговаривали с начальницей, пока разрисованный ребеночек спускался в подвал. Это не существенно. Главное, что малявка вернулась с радостным воплем:
– Хотите посмеяться? Ваш покойник дважды помер! Сначала пять лет назад, а затем сегодня. Я сама свидетельство выписывала по врачебной справке. Посмотрите, я же говорю: фамилия, имя-отчество, адрес, год рождения – все то же самое.
Действительно, все было то же самое. Только сначала факт смерти узаконил своим решением районный суд, а пять лет спустя – дежурный врач городской психиатрической больницы, мой друг Борис.
– Ну, я вам скажу, анекдот! – не унималась разрисованная под гейшу отроковица. – Родственник справку принес. Такой аккуратный, подтянутый, еще поблагодарил, что я быстро управилась.
– Так когда же он умер на самом деле? – растерянно спросила начальница.
– Сегодня. От острой сердечной недостаточности, что характерно.
Где-то я уже слышал такой диагноз.
И тут мне повезло во второй раз, потому, что зазвонил телефон. Начальница выслушала и побледнела. Потом положила трубку и с размаха, некрасиво села на стул.
– Звонил мой городской начальник. С сегодняшнего дня выдача копий и справок относительно свидетельств о смерти только через его визу. И еще – он срочно едет сюда для внеочередной проверки правильного ведения документации.
Я припомнил слова разрисованной регистраторши: «родственник, аккуратный, подтянутый»… Мне стало нехорошо, поскольку до сих пор в моей ментовской биографии такие вот аккуратные, подтянутые, неразговорчивые, мужского пола, среднего возраста доставляли мне исключительно одни неприятности.
– Вот что, мои хорошие! Меня здесь не было, я вам голову не морочил. Дайте сюда мой запрос – и будьте здоровы. Потому что молчание – это не только золото, но порой и жизнь. А мне как-то не хочется за вашу ласку и кофе платить черной неблагодарностью. Итак – исчезаю, исчезаю, исчезаю…
Еще когда я заходил в кабинет начальницы, то обратил внимание на служебный выход во двор в конце коридора с традиционной угрозой на грязном стекле: «Выхода нет». Я сделал озабоченное выражение лица, подошел, дернул ручку – к счастью, открыто. Быстро затаился в маленьком тамбуре, где стояли какие-то ведра, заблокировал дверную ручку старой шваброй и застыл в темноте. Если бы я пошел, как все люди, то неизбежно столкнулся бы на входе с этой парочкой – бесформенный толстяк в очках угодливо пропускал вперед худощавого, аккуратного, подтянутого… того самого. «Здравия желаю, товарищ полковник!» Я сталкивался с ним два или три раза. У этого кагебиста была удивительная способность чувствовать себя хозяином в любом чужом кабинете.