Я показал суровой недокрашенной даме свое удостоверение и произнес, стараясь имитировать интонации актера Санаева:
– Убедительно прошу…
Мадам даже не заглядывала в картотеки или шкафы с личными делами:
– К сожалению, ничем не могу помочь. Был у нас такой. Возможно, и родственник. Но вы опоздали, потому что он пять лет, как умер. По непроверенной информации – семья поменяла место жительства, поэтому разыскивайте по своим каналам.
– А эта непроверенная информация откуда?
– От наших пенсионеров. Источник, как вы понимаете, ненадежный.
Ну что ж, и здесь мимо денег. А вот на «неофициальный источник ненадежной информации» – двух бабулек из дома на Лагерной – я наткнулся через пару минут в коридоре. Довольные ветеранши волокли вместительные авоськи с кульками, пакетами и баночками, как я догадался – пайками к очередному празднику. Вот тут я и понял причину скепсиса недокрашенной дамы: судя по всему, ей профсоюзные дары в этот раз не обломились.
Бабульки меня сразу узнали и радостно зачирикали:
– Ой, молодой человек, здравствуйте! Если вам вчера легонько икалось, так это мы вас вспоминали!
– Не иначе, кандидатку в невесты подыскали! – пошутил я.
– А вы не женаты? – первая бабулька сначала осторожно поставила на пол авоську, а затем картинно всплеснула руками. – Так это не проблема, в нашем доме такие девочки славненькие! И хорошенькие, и воспитанные, и хозяюшки… любую выбирайте.
– Да мы не потому о вас говорили, – перебила вторая. – Помните, мы вам рассказывали, что семье нашего соседа, того, который сначала заболел, а потом помер, повезло, потому что их расселили в хорошие квартиры. Так вот я подумала, что не очень-то им и повезло. Ведь отца ихнего в Москву хотели забрать как специалиста, а он взял – и заболел!
– В Москву?
– Именно! Я припомнила: запрос приходил из Москвы, для какого-то союзного министерства. Характеристика требовалась и еще целая куча бумаг, а он к этому времени уже в больнице лежал. Нет, документы мы, конечно, отослали, потому что запрос – это запрос, да и человек он был хороший. Но… не судьба.
– Так запрос пришел до болезни или уже потом?
– Я вам говорю – и недели не прошло, как его где-то с дороги «скорая» забрала. Жена с ног сбилась, по всем больницам искала, потому как домой не пришел.
– И как, нашла?
– Да нет, ей позвонили, но уже потом. У него же, пока карету ждали, кто-то документы спер. Так не сразу и определили, кто он да что он… Пока сам в сознание не пришел. Уж как не судьба, так не судьба…
Я проводил бабушек до станции метро «Политехническая», уже попрощался, но одну из них вдруг осенило:
– Молодой человек, так как же? Мы ведь о чем говорили! Зашли бы в гости, мы бы вас с девочками познакомили.
Я торжественно пообещал как-нибудь выбраться на смотрины, поскольку дело это серьезное и спешки не терпит. Снова распрощался и отправился переваривать услышанную «непроверенную информацию».
Назавтра с самого утра я засек за собой хвост.
4
Так вот, назавтра с самого утра я почуял, что разжился персональным сопровождением. Вдобавок «вел» меня не какой-то там блатной кодляк с намерением прихватить без свидетелей и отметелить, а профессионалы. Поскольку моя фамилия не значилась в маленьком государственном реестре лиц, подлежащих охране, то радости я почему-то не испытал. Хотя бы потому, что не был уверен, с какого именно момента за мной следят.
Почему я вместо Управы поехал на Берковцы – логикой необъяснимо. Возможно, все та же треклятая интуиция подсказала, что нежелательного покойника лучше всего прятать именно на таком огромном комбинате смерти, как Берковецкое кладбище.
Соваться в контору погоста я, конечно, не стал. Достаточно с меня вчерашнего визита в отдел регистрации покойников. Не хватало еще представиться кладбищенской администрации по всей форме с предъявлением служебного удостоверения. Существуют, знаешь ли, более гуманные способы самоубийства. Поэтому я приобрел у ворот стандартный дешевый веночек из сосновых веток и бумажных бантиков, а затем поплелся, не спеша, по центральной аллее, внимательно прислушиваясь, где именно погостовские трубадуры лабают Шопена. Ибо там, где играют, там и хоронят. Логика.
Пройти пришлось изрядно. Поскольку, кинувшись пару раз на классически изнасилованные аккорды, я попадал не на погребение, а на подзахоронение в старых освоенных кварталах. Впрочем, как это часто бывает в профессии сыщика, на нужную дорогу выводит не дедуктивный метод Холмса и не диалектика Гегеля, а классический метод проб и ошибок тов. Маркса.
После очередного «не туда» я заметил удобную тропинку вдоль высокого забора. Она позволяла побыстрее добраться к месту, где два пьяных оркестрика соревновались, кто из них громче испоганит классическое творение польского гения. И тут я о него чуть не споткнулся. Естественно, не о Шопена, а о невысокое надгробие из искусственного камня, украшенное лаконичной надписью: «Такой-то». Ниже – дата рождения, известная мне по загсовскому гроссбуху и дата смерти – вчерашний день. Традиционный дизайн дополнялся поспешно воткнутой в землю низенькой металлической оградкой и двумя веночками с соответствующими надписями на лентах: «Любимому мужу – жена» и «Дорогому отцу – дети». Надгробие было не просто с краю в ряду. Оно было единственным. Потому что дальше, чуть ли не полкилометра до самой аллеи, выстроились обыкновенные холмики земли, обложенные усохшими ветками и увядшими цветами.
Поспешили! Чтобы все сразу: убил, закопал и надпись написал, что у кого-то был бродяга, кто-то его любил. Потом съел он кусок сала, а черт его знает, что он съел. Главное, что его убили, закопали и надпись написали. И надгробие воткнули не через год, как у нас положено, а сразу. Гнали, чтобы отчитаться, вот и прокололись. Я подошел вплотную и ногой разгреб свежую землю. Все правильно – на небольшой глубине вкопаны две железобетонные шпалы и к ним привинчено надгробие. Чтобы не осело. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, повесил свой веночек на оградку, отломал от какого-то старого венка кусок палки и потыкал им под надгробием. Угадал – твердая, сухая земля. Кенотаф! Фальшивая могила! Две шпалы, надгробие, чуток сырой земли вокруг для маскировки – и все. Нет, возможно, где-то там, посередке, закопана небольшая урна с прахом таинственного бродяги, но классической могильной ямы под плитой нет.
Я поднялся, отряхнул брюки и тут вдруг откуда-то сверху голос со странными интонациями произнес:
– Дяденька, а вы тоже знаете, что там никого не закопали?
Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся. На кладбищенской стене сидел юноша и как-то странно улыбался. Голову даю на отсечение, что еще минуту назад его там не было.
– Дяденька, я видел, что они делали. Но вы никому не говорите. А то училка будет бить за то, что я ночью на кладбище хожу.
До меня постепенно начало доходить. И голос, и манера говорить не соответствовали возрасту юноши. Потом припомнилось, что вон там, за кладбищенской оградой какая-то сволочь додумалась поместить интернат для умственно отсталых детей. Действительно, эти бедняги именно так и разговаривают: скажут фразу и молча на тебя смотрят, ждут, как ты на них прореагируешь? По голове погладишь, или подзатыльник дашь?
Я улыбнулся этому маленькому мальчику в теле большого парня. А он порадовался, что дяденька попался добрый, и оживленно продолжил рассказ:
– Я вот тут ночью сидел-сидел и смотрел: может, мертвые из могил выйдут. А они не вышли. Только большая машина приехала. Такая, как нам хлеб возит. Я испугался, что училке скажут, и спрятался за забором. Но тут все видно через дыры. Я думал, что они кого-то выкопают, а они немного покопали сверху, плиту поставили и уехали. Я еще сидел-сидел, но мертвые уже не вышли. Их эти испугали, макаки!
Юноша соскочил с забора на землю и доверчиво подошел ко мне почти вплотную:
– В интернате скучно. Училка дерется. Чужие дети дразнят нас дурками. А на кладбище хорошо. Мы тут конфеты с могил собираем. А у вас есть конфеты, дяденька? Если нету, то дайте денежку, я сам куплю.