Когда заветная мечта была достигнута и новоселье отыграно, от «родителей для метража» быстренько избавлялись самыми разнообразными способами, чтобы пожить в просторной квартире в свое удовольствие. В Украине этих бедняг по блату, а то и за взятку, пристраивали в интернаты для престарелых. Или сдавали в психушку со стандартным диагнозом «старческий маразм». В России же не отягощали себя лишним гуманизмом и примитивно покупали надоевшим старикам билетик подешевле и подальше. А чего бояться? Божьего суда? Так его же еще в семнадцатом году отменили.
Алексей Сирота:
О том, что вытворяют со старыми, немощными людьми их деточки в нашем самом гуманном в мире сообществе, я хорошо знал и без моего друга-психиатра. Даже в деталях. Например, что засандаливать своих родителей в поезда дальнего следования было именно рассейской спецификой, потому что в Украине их пытались пристроить под врачебный присмотр. Но не везде и не всем так везло. Потому что хватало и тех сыночков и доченек, которые папе с мамой порошочки в еду подсыпали и смертельные падения со ступенек организовывали: насмотрелся я на все это в уголовном розыске. Помню – один высокообразованный, талантливый, с ученой степенью накормил папочку лошадиной дозой снотворного, а когда тот уснул, перетащил на кухню, включил старческой рукой газ, а на конфорку поставил полнехонький чайник. Все, как следует. Мол, сначала старик перепутал, сколько ему и каких пилюлек на ночь выпить, а потом уснул, не дождавшись, пока вода закипит. А она, проклятая, закипела и залила газовую горелку. Тут ему и конец. Все учла, сволочь доцентская, кроме одного. Наш судмедэксперт сразу водичку на вкус попробовал, а она оказалась сырой.
Так что не обратил бы мой друг-психиатр никакого внимания на очередного железнодорожного найду, если бы не два обстоятельства. Во-первых, больной, невзирая на успешное длительное лечение, все еще выглядел на свои года – не больше пятидесяти. А все те симптомы, из которых составляется диагноз старческого маразма, проявляются где-то после семидесяти. Не было у него и признаков хронического алкоголизма. Так что, чего-то не клеилось. С другой стороны, в наше неспокойное время, говорят, все болезни молодеют. Так почему бы старческому маразму не обозначиться у кого-то задолго до физической старости. Но тут тревожило обстоятельство номер два? Как только состояние здоровья неизвестного начало приходить в норму, его вдруг перевели из областной психбольницы в специализированную. И устроили там такую интенсивную терапию электрошоком, после которой пациент превращается в бледное подобие человека и даже в туалет его надо вести под руки и кормить с ложечки, как дитя малое.
Было еще одно обстоятельство, которое меня как сыскаря заинтересовало больше всего. Ни в спецотделения нормальных психушек, ни в секретные специализированные человек с улицы или из обыкновенной поликлиники попасть не мог. Тут лежала преимущественно клиентура правоохранителей: с направлениями от милиции, прокуратуры, суда или же Конторы.
– Ты что-либо похожее помнишь? – спрашиваю у Бориса-психиатра.
– Близко не было. Милицейское дело телячье – передать найду нам, объявить розыск и будьте здоровы. Что я, первый год, что ли, с этим контингентом дело имею? А тут, видишь, розыск не объявили, дело установления личности бросили на полдороге, зато неизвестно откуда вынырнуло известное учреждение на три славные буквы и взяло больного в работу, даже дым пошел.
– Слушай, Борис, а может, этот дядя, как говорят криминальники, «дурку косит»?
– Имеешь в виду: симулирует потерю памяти, чтобы спрятаться в психушке, дабы его за какое-то преступление не шлепнули? Нет, не похож он на такого, друг мой Холмс. Никаких наколок – ни блатных, ни детдомовских. И вообще, посмотришь на мозоли на его руках и поймешь: пролетарий, гегемон. Конкретно – металлист. Еще конкретнее – слесарь высокой квалификации.
– Слушайте, доктор, кто из нас в ментах ходит? Вы или я? Откуда такая точность суждений?
– А это я, инспектор, от вас набрался. За годы нашей общей работы и общего кофепития. У него на руках в кожу микрочастицы металла въелись. Но не такие, как при токарной обработке, не стружка, а пыль. Он не резцом, а напильниками работает да надфилями. Вопросы есть?
– Только один. Контора – это тебе не ментура. Захотят, так и из мумии египетского фараона показания вытрясут. В письменной форме. Что им удалось установить? Должна же какая-то информация от них в истории болезни фигурировать.
– Алексей, ты же хорошо знаешь, что это учреждение не любит отвечать на чьи-либо вопросы. Не тот профиль. И вообще, по закону у этого мужика должно быть две истории болезни. Из волгоградской областной больницы и из специальной. Да вот ведь, первая история есть, а вместо второй лежит, говоря по-культурному, резюме с перечнем процедур и курсов лечения. Странич-ка! Одна штука! И все. Кстати, вот тебе еще одно интересное обстоятельство, товарищ инспектор: руки у него рабочие, а зубы золотые. Получается, хорошо зарабатывал. По высшему разряду.
– Борис, если ты все знаешь, то какого черта ты мне морочишь голову который час подряд? Честное слово, я тебе сейчас предложу сесть на мое место в розыске, а я надену твой халат и пойду доводить психов до состояния нормального строителя коммунизма. Потому что я от твоих разговоров так наблатыкался, что, кажется, могу и диагнозы ставить, и лечение назначать, и даже инвалидность оформлять.
– Ага, размечтался. Поработай с мое – тебе же инвалидность оформят.
– Испугал Дон Жуана алиментами, а меня инвалидностью. Если не ошибаюсь и не все забыл, чему в Университете учили, то «инвалид» в дословном переводе значит «неправильный». А я и есть неправильный мент. Вместо пить водку и читать «Советский спорт» я читаю Альбера Камю, правда, в польском переводе, и пью кофе с представителями гнилой интеллигенции.
– Если уж, инспектор, ты решил продемонстрировать эрудицию в знании иностранных языков, то должен напомнить, что в данном случае кое-кому больше подходит определение «идиот», то есть, по-гречески, «независимый».
– Доболтались, – согласился я. Но по привычке решил, что мое слово таки должно быть последним. – Не переживай, Борис, из-за этого металлиста с золотыми зубами. Ты же мне сам говорил, что там был ошибочный диагноз, что человека уже вывели из спецконтингента в разряд обыкновенных психов, каких в мире миллионы. Заберешь его в свое отделение, пролечишь по-человечески. Потом он вспомнит, что звать его Иван Иванович Иванов, родом из села Мочилово Погостовского района бывшей Царицынской губернии. И поедет он в свой трижды переименованный город-герой, и опять станет ударником пятилетки, а то и орден заработает. Сейчас, слава Богу, не сталинские времена! И Контора, как видишь, свои ошибки признает. Сам понимаешь, вместо пайку киркой выковыривать, твоего металлиста в нормальную больницу переводят. Еще и с тебя подписку берут, чтобы не разболтал лишнего. На простого советского человека, доктор, не должна упасть даже тень необоснованного подозрения.
– Вы все сказали, товарищ Вышинский? – ехидно поинтересовался Борис. – Если все, то я добавлю. Ни в какой Волгоград моего металлиста не надо отправлять уже сегодня. Могу обоснованно утверждать, еще до начала нормального лечения, что фамилия больного все же не Максим Горький, а скорее Андрей Головко. И что родился он, жил и работал далече от того места, где его нашли. Не на Волге, а на Днепре. Точнее – в Киеве. Конкретно – на Шулявке. И именно там горюющая семья ждет не дождется своего кормильца.
Надо сказать – психиатр меня достал. Нет, я уже не единожды имел возможность убедиться, что интуиция у Бориса – на уровне нашего Старика. Но Шулявкой он меня окончательно добил, закопал и надпись написал: «Тут лежит глупый мент Сирота А. С».
– Так может ты, лебедь в белом халате, мне еще и улицу назовешь на всякий случай, а также номер дома и квартиры?
– Пожалуйста. Улица Лагерная. Дом и квартиру уточню после того, как ты оставишь свои дурацкие легавские шутки.