Когда мальчики перешли через границу, им уже не трудно было спрятаться, если бы это оказалось нужным. Местность была очень гористой, и близ дороги расстилались большие, густые леса...
По мере того как два путника продвигались вглубь, они все чаще слышали о сожженных деревнях и разрушенных городах,но мало было сражений, так как чрезвычайно возрастала возможность партизанского отпора. По дороге юные путешественники не раз слышали, что чем ближе к Мельзару, к другим укрепленным городам, а также усадьбам знати, тем больше сожженных деревень и разрушенных поселений. Да, все было так, как Марко говорил седовласому старику. Марано-вич и Ярович истощили свои силы и ресурсы кровопролитной междоусобицей. С каждым днем они становились слабее, а положение все более отчаянным. Европу мало интересовали обе эти партии, но она выражала все большее желание, чтобы беспорядки, мешающие коммерции, кончились.
Все это, и многое другое, и Марко, и Рэту было хорошо известно, однако, с осторожностью пробираясь по дорогам маленькой измученной междоусобицей страны, они убеждались еще кое в чем. Предания о красоте и плодородии земли не были вымыслом. Вздымающиеся высоко в небо горы, долины, покрытые сочной травой, где паслись стада во много тысяч голов, великолепные леса и чистые стремительные реки дышали первозданным величием. Мальчики шли лесами и подлеском при любой возможности покинуть большую дорогу. В лесах и среди густых зарослей было безопаснее двигаться вперед. Не всегда легко, но всегда безопаснее. Иногда им встречалась хижина угольщика, где какой-нибудь пастух прятался с несколькими уцелевшими у него овцами. И на каждом лице они видели одно и то же выражение застывшего страдания, но когда мальчики просили хлеба или воды, никто не отказался поделиться с ними тем малым, что имелось. Мальчики скоро поняли, что их принимают за двух беглецов, чьи дома сожжены, которые скитаются, пока самое худшее не останется позади. То, что один из мальчиков не знал местного языка и ходил на костылях, только заставляло его жалеть и делало мальчиков в глазах жителей еще беспомощнее. Крестьяне не знали языка, на котором говорил Рэт, а так как изредка сюда забредал в поисках работы иностранец, то бедняга парень, считали окружающие, мог приехать в Самавию с родителями, попал в водоворот войны и остался сиротой. Но никто ни о чем путников не расспрашивал. Даже в несчастье эти люди оставались благородны и сдержанны. Они были слишком вежливы, чтобы проявлять любопытство.
— В прежнее время они были простодушны, величавы и добры. Все двери распахивались перед путешествующими. Хозяин беднейшего дома благословлял их, приглашал войти тех, кто появлялся на пороге дома. Таков обычай страны, — рассказывал Марко, — я прочел об этом в одной из отцовских книг. Над входом большинства домов было вырезано на камне приветствие путникам: «Благословение Сына Божьего над вами, здесь вы можете отдохнуть».
— Они рослые и сильные, — заметил Рэт. — И у них хорошие лица. Они держатся так, словно прошли хорошую военную выучку — и мужчины, и женщины.
Хотя мальчики шли через местность, не залитую кровью, но в деревнях они повсюду встречали страх и голод. Урожай, которым они должны были кормиться, силой был реквизирован на нужды армии, отары и стада угнаны и лица у жителей были исхудавшие и землистые. Они потеряли хлеб и скот, но ежеминутно могли ожидать, что потеряют и жилища, и саму жизнь. Старики, женщины и дети были обречены ожидать любого поворота судьбы.
Когда их покормили в маленькой бедной лавочке, Марко предложил немного денег в уплату. Он не смел предложить больше из боязни вызвать подозрения. Он должен был делать вид, что во время поспешного бегства из разрушенного родного дома он успел захватить с собой и утаить только жалкие гроши. Это путешествие для мальчиков было тяжелым и голодным. Они должны были все время идти пешком, и трудно было найти еду. Однако оба они привыкли к самому скудному пропитанию и шли главным образом по ночам, а днем спали на мху между деревьями. Они пили воду из ручьев и в них же мылись. Мхи и вересек были мягкой и душистой постелью, а деревья осеняли их своей листвой. Иногда они долго лежали без сна и разговаривали во время отдыха. И, наконец, настал день, когда приблизился конец их странствия.
— Мы почти дошли, — сказал Марко, когда ранним росистым утром они, уставшие, бросились на мох под деревьями. — Он сказал: «После Самавии отправляйся в Лондон как можно скорее, как можно скорее». Он сказал это дважды. Словно знал — что-то должно произойти.
— Может быть, это произойдет внезапнее, чем мы думаем, — то, что он имел в виду, — ответил Рэт, — и, вдруг привстав и облокотившись, потянулся к Марко.
— Ведь мы уже в Самавии! — воскликнул он. — Мы оба в Самавии. И скоро конец путешествию!
Марко тоже приподнялся. Он очень похудел за время тяжелого пути и недоедания. Из-за худобы глаза его казались огромными и черными, как бездна, однако они горели внутренним огнем и были прекрасны.
— Да, — сказал Марко, прерывисто дыша, — и хотя мы не знаем, какой это будет конец, мы всегда подчинялись и подчиняемся приказам. Принц был предпоследним звеном. Остался только один человек. Старый священник.
— Мне хочется увидеть его больше, чем кого-либо из всех остальных, — ответил Рэт.
— И мне тоже. Его церковь построена на склоне этой горы. Интересно, что он нам скажет.
Оба мальчика хотели увидеть старого священника по одной и той же причине. В молодости он подвизался в монастыре около границы, том самом, где до его разрушения в годы революции монахи передавали из поколения в поколение драгоценное предание о царственном отроке, которого привез старый пастух, чтобы монашеская братия его спрятала. Молодой послушник, каким был тогда старый священник, в молодости он служил в монастыре за границей, в том самом монастыре - потом он сгорел во время одного восстания, - который хранил в течение пятисот лет историю о прекрасном мальчике, привезенном тайком старым пастухом, просившем братию скрыть его. В монастыре память об исчезнувшем принце хранилась как память о чтимом святом. Говорили, что один из тогдашних монахов, ваятель и живописец, нарисовал его портрет с слабым сиянием вокруг головы. Молодой послушник, служивший там, должен был слышать эти чудесные легенды. Но монастырь сожгли, а он перебрался через границу и стал священником в маленькой церкви, будто прильнувшей к склону горы. Он работал усердно и много, и паства его обожала. Одни только тайные «Хранители меча» знали, что его самыми пламенными последователями были те, с кем он молился и кому раздавал благословение в темных пещерах глубоко под землей, где хранились груды оружия и люди со смуглыми смелыми лицами, сидя вместе в смутном полумраке, обсуждали планы.
Этого Марк и Рэт не знали,когда говорили о своем желании повидать его.Добраться до маленькой церкви на скале не было ни трудно,ни опасно.Они могли отдохнуть весь день и предпринять путешествие в сумерки.Итак,поговорив о старом священнике и подкрепившись черным хлебом,они легли спать под прикрытием высоких папортников.
Какая-то птичка обнаружила несколько крошек хлеба на мху и все их съела, а после залезла в карман Марко, нашла там еще несколько замечательных крошек и устроила себе настоящий пир. При этом она никого не побеспокоила, и мальчики продолжали спать.
Их разбудила вечерняя песня птички. Воздух посвежел и наполнился ароматом цветов. Марко перекатился на бок, открыл глаза и подумал, что, наверное, самая восхитительная вещь на свете — вот так проснуться на склоне холма, вечером, под пенье птиц. Он сразу ощутил себя в Самавии, и то что «Лампу зажгли», и его миссия подходит к концу.
Рэт проснулся одновременно с Марко, и теперь они молча лежали некоторое время, перевернувшись на спину. Наконец Марко сказал:
— Звезды показались. Можем начинать подъем.
Оба сразу сели и посмотрели друг на друга.
— Это последний, — сказал Рэт. — Завтра мы тронемся в обратный путь в Лондон, на Филиберт Плейс, дом номер восемь. Интересно, каким он нам покажется, после всех этих мест?