VIII
С раннего детства Эрику Пенбертону не везло. Сначала, его отец Давид Пенбертон, возвращаясь домой из фабрики, попал под автомобиль и оставил жену с пятью детьми на руках. Маленький Эрик отправился работать, когда ему не было и двенадцати лет. Невероятный грохот фабрики, суета, крики и шум ошеломили мальчика, и первые несколько месяцев он никак не мог приспособиться к бешеному ритму этого потогонного заведения.
Злой рок, казалось, витал над семьей Пенбертонов. Умерла его младшая сестра, а когда ему не было и восемнадцати лет умерла его мать. Эрику пришлось бросить фабрику и переехать в Чикаго, открыть собственную маленькую мастерскую, чтобы прокормить двух младших братьев. Мастерская была крохотная, состоявшая из двух комнатушек, в одной из которых Пенбертоны жили, а в другой принимали велосипеды на ремонт. Мастерская была куплена на деньги, вырученные от продажи имущества их родителей и практически не давала никакого дохода.
И еще долго пришлось бы Эрику влачить полунищенское существование, если бы, наконец, ему не улыбнулся случай. Он влюбился в дочь главного врача госпиталя Святой Анны Роджера Мак-Дугласа. Но это не сыграло бы такой существенной роли, если бы не одно обстоятельство — дочь Мак-Дугласа, Софи, также полюбила скромного, вечно красневшего Эрика. Девушка проявила характер, топнув своей маленькой ножкой, когда отец категорически запретил ей встречаться с этим «босяком». Мистеру Мак-Дугласу пришлось примириться с волей своей дочери и, скрепя сердце, дать согласие на их брак. Эрику было уже двадцать три года.
Софи ждала ребенка, когда его тесть потерял своего единственного сына в Корее. И тогда старый Роджер пришел к Пенбертону и предложил ему стать его преемником, вместо погибшего сына. Эрик недолго раздумывал. К этому времени оба брата уже работали, один на заводе Форда, другой на заправочной станции. И молодая чета переехала в дом Мак-Дугласа.
Через семь лет Эрик Пенбертон был уже заместителем врача госпиталя. Еще через пять лет он стал во главе больницы. Но злой рок преследовал их семью. Софи не было и сорока, когда врачи обнаружили у нее рак. Эрик понимал, что это конец, но до последнего дня был рядом с женой, стараясь хоть как-то облегчить ее страдания.
Их сыну было тогда пятнадцать лет, а дочери — тринадцать. В 1965 году Эрик Пембертон переехал с семьей в Нью-Йорк. Они обосновались в тихом квартале Куниса и, казалось, наконец обрели покой. Но жизнь страны властно вторгалась в их семейные отношения. Двадцатидвухлетний сын Эрика бесславно пропал без вести во Вьетнаме, отстаивая те самые идеалы и принципы, в которые сам Эрик никогда не верил. Дочь к тому времени уже дважды выходила замуж и дважды разводилась, причем, в первом случае у нее на руках остался сын — внук Эрика, которого старый врач полюбил всей душой.
Мальчик рос сообразительным и смышленым, и Эрик с гордостью считал, что внук продолжит его карьеру. К этому времени он уже имел постоянную клиентуру в Нью-Йорке, пользовался уважением своих соседей, имел определенный, строго очерченный круг друзей. И все рухнуло в один момент.
Он никогда не забудет того кошмарного дня, когда пропал Йозеф, его внук. Дочь обзвонила всех друзей Йозефа, побывала в школе, но все было тщетно. Ночью безутешный Эрик уже собрался звонить в полицию, когда раздался телефонный звонок. Неизвестный голос вызвал его в район Бронкса, почти на самую окраину города, к парку Пелем-Бей. Эрик приехал туда за полчаса до начала условленной встречи. Он заблаговременно приготовил деньги, решив, что имеет дело с заурядными похитителями.
Увы, все оказалось куда проще и куда страшнее. То, что от него потребовали, было немыслимо, невозможно. Но еще более немыслимо было не выполнить этого требования. Эрик хорошо знал, что последует за этим. Он колебался и страдал. Эта проклятая страна не давала ему покоя, намереваясь отнять у него и внука, ставя перед ним страшную дилемму — либо внук, либо он сам, ибо уступив этим людям, он терял право именоваться человеком и быть врачом, и это он хорошо понимал. Но выхода не было. До глубокой ночи продумал Эрик Пембертон, а утром отправился в условленное место и получил ампулы.
Все получилось так, как ему говорили. Вечером его действительно вызвали к Вольрафам. И он ввел одну из ампул своему другу и соседу Вальтеру Вольрафу, и руки его дрожали при этом. А затем придя домой он горячо молился, прося господа простить ему его прегрешение и понимая сколь слаб и ничтожен он сам, уступивший насилию и не имевший возможности с ним бороться.