— Они убили нас, Герц, — на грани слышимости вздохнула девушка.
— И что? Разве ты чувствуешь себя плохо?
— Но я не дышу, не сплю, не живу. Вот что плохо! И я заставляю себя чувствовать, пытаюсь не забыть, как сильно любила тебя, что отдала ради тебя.
— И я помню об этом, Диана, я благодарен тебе, ибо никто на всем свете не сделал бы ради меня того, что сделала ты! Поэтому я и ищу у тебя поддержки.
— Так давай убьем ее, и заберем дневники!
— Нет. Он запретил.
— Он мне тоже не нравится. Распоряжается нами, будто мы принадлежим ему. Я не хочу его слушать, не хочу ему подчиняться!
— Не волнуйся, милая, это временно. Мара сказала, нужно сделать все правильно. Они долго ждали, и мы не имеем права подвести новую семью. Мара теперь наша мать, она дала нам лучшую жизнь. Мы доставим ей записи, избавимся от этой шайки неудачников, и откроем ей дверь. Настанет день, моя красавица, и этот мир станет нашим!
Девушка улыбнулась его словам, и прижалась к широкой груди. Хоть она и была мертвой, но по-прежнему заставляла себя чувствовать то, что было ей свойственно при жизни. Разве что раньше она не мечтала выдернуть внутренности красивой парижанки, наслаждаясь ее болью и страданиями.
Она всегда любила Германа, даже когда он презирал ее происхождение и свою привязанность к бедной безродной ученице. Она была так слаба и ничтожна, что была готова на любые эмоции с его стороны, лишь бы это не было равнодушие. А потом ее убили, сделали нежитью, чудовищем из сказок. И она стерпела перерождение, лишь бы быть рядом с Герцогом, но ей было невыносимо видеть, как его глаза следят за Соланж Ганьон.
Да, он прятался за приказами, радовался, что ему поручено лишь следить и запугивать, но Диана боялась, что его также влекла жизненная сила девушки. Для мертвых нет большей ценности чем жизнь. Мара не всех убивала, делая себе подобными: она часто похищала живых, и либо истязала, либо наоборот делала их своими фаворитами, холила и лелеяла, играла, как маленькая девочка с куклами.
Этого и боялась Диана, что рано или поздно надоест Герцогу, и он обратит свой взгляд на живых. Уже сейчас он стал одержим парижанкой, хотя отказывался это признавать. Но Диана не была глупа, за годы любви в тени и страданиях она научилась разбираться в его характере, мыслях, делах, и видела, как он ускользает из ее рук.
Но как бы там ни было, встреча с Марой изменила ее, сделала более сильной, смелой, коварной. За всю боль, через которую прошла Диана, она получила шанс на новую жизнь, и теперь сможет постоять за себя, и отстоять свое право быть счастливой.
В то же время оборотень думал, что мертвая Диана становится еще более навязчивой, чем живая. Он и сам не понимал, как раньше к ней относился, любил ее, или нет. Порой ему казалось, что она для него — акт неповиновения, временная блажь. Он не связывал свое будущее с ней, но было приятно знать, что эта девчонка сходит по нему с ума. Но теперь все препятствия между ними сметены: они оба мертвы, деньги и семейные связи больше роли не играют, рядом с Марой и ее армией они подчинят себе все земли.
Только вот маленькая загвоздка: раньше интерес к Диане подогревало их социальное неравенство, невозможность быть вместе, романтичная грусть. Он шел против правил, против чаяний семьи, запретов, ограничений. Именно это будоражило его кровь.
Сейчас это исчезло, но вместе с ним исчез и интерес Герца.
Глава двадцать первая, рассказывающая о вреде подслушивания
24 октября 1830 года по Арагонскому календарю
— Ну не знаю, рискованно.
— Оправданно.
Илья Мизинцев и Дмитрий Онежский возвращались в кабинет ректора, и по дороге спорили.
— Мы подвергаем девушку смертельной опасности, не следовало ее сюда приглашать, — упрямо поджал губы главный библиотекарь.
— На родине ей тоже грозила опасность. Какая разница, кто хочет тебя уничтожить: Красная Церковь или толпа мертвецов?
— Так и скажи, что проникся историей француженки, и позвал ее из-за сочувствия, а не ради подготовки бестолковых детей.
Онежский смущенно отвернул лицо.
— Не стану скрывать, меня поразила ее выдержка, мужество, и возмутила травля, обрушенная слабыми и завистливыми людьми на хрупкую девушку. Но больше всего меня интересовал ее опыт в противостоянии темной магии. Она отлично справляется со своими обязанностями, хоть ученики и ведут себя порой глупо, но знания ее впитывают. Мадмуазель Ганьон полезна нам, и я не вижу причин жалеть о посланном ей приглашении.
— Ох, Митя, — вздохнул Мизинцев, — не прав ты, видит Бог, не прав. Мы ее погубим.