– Записки приходили, я оставляла их без ответа. Тогда он однажды прислал за мной стражника, и я должна была пойти с ним. К нему. А что мне еще было делать?
Блэквелл не отвечает, но я и не ожидала, что он ответит. Так что я продолжаю. Теперь, начав, я уже будто не могу остановиться.
– Я не могла это предотвратить, но могла сделать так, чтобы ничего худого не случилось. Я не могла себе позволить родить ребенка от короля.
Я сглатываю слюну. Впервые за все это время я признала это вслух. Признала возможность того, что пытаюсь предотвратить.
– Я знала, что он отослал бы меня. Запер бы в каком-нибудь аббатстве, вечно жить в четырех стенах. И все бы знали. Я этого не хотела. И не хочу. Я хочу остаться. Здесь, с вами.
Если Блэквелла и тронула моя мольба, он этого не показывает. Он смотрит на меня в упор, лицо холодное, жесткое, вырезанное из камня, ничего на нем не прочесть. Наконец он произносит:
– Как давно ты знаешь?
– Что как давно я знаю?
– Что ты ведьма.
– Ведьма? – Я взвизгиваю на этом слове так, будто никогда раньше его не слышала. – Я не ведьма! Я не…
– У тебя – нашли – травы. – В его словах едва сдерживаемый рык. – Травы ведьм. Для меня это значит, что ты ведьма.
– Я не ведьма, – повторяю я. – Ну да, у меня были ведьмины травы, и я их принимала. Но я не ведьма.
Сама слышу, как жалко это звучит.
– Что еще ты скрывала, помимо этих трав? – Блэквелл брезгливо показывает на них согнутой рукой. – Восковых кукол? Лестницу ведьмы? Книги заклинаний? Фамилиара?
– Ничего! Я ничего не скрывала! Я ненавижу колдовство, как и вы!
– Не как я. – Голос его ощущается будто ливень зимнего дождя по спине. – Не как я.
Он замолкает. Единственные звуки в тишине – треск огня в очаге, мое тяжелое дыхание, стук моего бешеного сердца.
– Я не ведьма, – повторяю я.
Блэквелл открывает ящик стола, вытаскивает лист пергамента. Берет перо, макает его в чернила и начинает писать. Слышно, как скребет кончик по листу.
– Ты меня огорчила, Элизабет. – Пауза. – Очень огорчила.
Я делаю вдох – и задерживаю дыхание.
– Ты ведь много лет провела со мной? Ты ведь одна из моих лучших ищеек?
– Да, – отвечаю я шепотом.
– У меня были сомнения, знаешь ли, – продолжает он, не прекращая писать. – Когда Калеб привел тебя ко мне, то сказал, что может из тебя что-то сделать тогда. Я ему не поверил. – Новая пауза, пока он подписывает бумагу, рука вычерчивает волнистую подпись. Потом он посыпает бумагу песком, чтобы просушить чернила, стряхивает лишнее на пол. – Но ты меня удивила. Я не думал, что ты переживешь первую неделю.
Я ежусь от этого леденящего анализа. От его мыслей о моих шансах выжить, от его тона, ясно дающего понять, что ему было бы все равно, сдохни я тогда.
– Но ты выжила. И вот ты здесь. – Наконец-то Блэквелл смотрит на меня, окидывает взглядом холодных черных глаз. – Я ждал от тебя больших успехов. А не ждал – вот этого. – Он показывает рукой. – Владея этими травами, ты нарушила один закон. Другой нарушила, когда убила некроманта. – Он кидает на меня быстрый взгляд – значит, он знал об этом тоже. – И ты стала обузой. Чтобы мои ищейки нарушали мои же законы – недопустимо. Я издал – твой король издал – эти законы ради безопасности страны. Ты их нарушила – и будешь за это наказана.
Наказана.
Я знала, что этот момент наступит, иначе и быть не могло. Я представляю себе, что он может со мной сделать: понизить в ранге, отослать обратно на кухню, запереть в монастыре – чего я и боялась. Я ничего не говорю, только киваю.
Он резко встает. И тут я замечаю, что на нем дневная одежда: черные брюки, черный дублет, на запястьях браслеты черного меха, на шее – цепь, знак его должности, тяжелая, золотая. Одежда напоминает мне о его силе, о его влиянии, о власти сделать что угодно с кем угодно – будто мне требуется напоминание.
Он берет со стола свиток, поднимает его вверх. У свитка вид вполне официальный: длинный, свернутый в узкую трубку, подпись Блэквелла прямо над королевской печатью. Я вижу розу, цветок его дома, – того же, что и у короля, – вдавленную в твердый красный сургуч.
– Знаешь ли ты, что это?
Я протестующе мотаю головой.
– Указ о лишении прав. – Резким движением руки он бросает свиток на стол. Тот скользит по гладкому дереву, скатывается на пол, сворачивается в трубку. Вот она – минутная потеря самообладания, говорящая мне, что его гнев кипит под поверхностью, как чересчур долго стоящий на огне котел. – Это твой приговор.