Второй насущный вопрос — что делать дальше. Нагружать им двадцатилетнего пацана было бы нечестно. Первоначальный план, где фигурировали репортеры и Дворец Правосудия, никуда не годился, потому что в этом плане не было чтеца Тулли и двух девочек в заложниках. Чтецов сложно доставить в светский суд живыми. Чтецов судят такие же чтецы, способные удержать дар. Так что Путь был только один.
Ничего, лес вокруг густой, а прятать тела Рейке умел не хуже, чем находить. Двадцать лет в Департаменте даром не проходят.
Он миновал чернеющие среди кипарисовых стволов развалины королевской резиденции, пересек заросшую травой старую дорогу и вышел туда, куда направлялся. Маленькая ниша, выдолбленная в каменном валуне. Крошечные огоньки двух лампад и старинная, грубой работы статуэтка в глубине камня. Место последней надежды для тех, кто отчаялся настолько, что готов просить о самом страшном. О справедливости свирепого, не знающего жалости Бога с головой собаки.
— Ну, здравствуй, — голос вдруг сел.
Опустился на колени в густую траву, коснулся земли лбом.
Йон Рейке не был в храме целых восемь лет. Ни в каком.
— Не знаю, могу ли я просить, — в ночной тишине произнесенные слова звучали странно и глупо. — Не знаю, заслуживаю ли хоть крупицы доверия. Понимаю, что не имел права верить, что являюсь исключительным.
Ветер, зародившийся в глубине леса, пронесся по лугу, поднимая шелестящую волну.
— Но сейчас я прошу не за себя. Помоги им. Защити их. Ради тех, кто не может сопротивляться и тех, кто не может защитить себя сам, я ищу твоего правосудия. Приди для них, отец мой.
Ветер пронесся и утих, и ночная тишина стала ему ответом. Глухая, жаркая. Йон, еще раз поклонившись, встал и пошел, неторопливо, не оборачиваясь. Он не ждал, что ему ответят.
Под любопытным глазом разомлевшей луны Рейке преодолел оставшееся расстояние, вышел на тот же бугор, с которого прошлой ночью они с доком смотрели на огни цирка. Сейчас огни не горели. По пустой дороге между шатрами и кибитками ветер гонял клубы пыли и обрывки афиш. Эта картина лучше всякого приглашения сказала Йону о том, что его ждут.
Он вынул из кобуры Миротворца, привычным движением выщелкнул барабан, еще раз проверив, потом стал спускаться ко входу. Скрываться смысла не было, чтец доподлинно знал о его приближении.
Когда его учили как быть ищейкой, сопливого мальчишку из портового города, то рассказывали — если хочешь продолжать сохранять контроль над собой, помни, зачем ты пришел. Помни, где ты. Тебе будут показывать то, что ты жаждешь увидеть, будут пугать самыми потаенными страхами, но ты помни, кто ты и зачем ты тут.
И Йон помнил. Он, сыщик Рейке, пришел в цирк, чтобы прекратить, наконец-то, этот бардак.
Он нырнул в непроницаемую мглу, как только прошел через арку под натянутым полотнищем. Исчезли поле, огни Мимири на горизонте, шатры и дорога. Они были на месте, но его глаза перестали их видеть, подчиняясь власти человека у него в голове.
«Я знаю кто ты».
Голос говорил из темноты, в которой Йон увяз мгновенно, как муха в меду.
— А я знаю кто — ты, идиот несчастный, — насмешливо ответил он темноте. — Не думай, что получится меня напугать.
На каждом втором судебном процессе судебные чтецы лезут в голову, чтобы удостовериться, дает он правдивые показания или гусно врет.
«Думаешь, сможешь меня найти?»
— Почему нет? — хмыкнул в ответ сыщик. Ориентирование по памяти, этому его тоже учили. Розги и бесконечные тренировки — лучшие учителя. — А, ты подумал, что отключил мне зрение и я все, утоплюсь в слезах?
Десять шагов до первого павильона, того, с женщиной-змеей. Почему-то Йон не сомневался, что Тулли сидит сейчас в большом шатре. Сумасшедшие любят символы. Оставалось только добраться. Двадцать восемь до «девушки одной из двух». А потом тридцать и направо до кибитки с магом, за которой и будет большой шатер. Ждать логики от безумца не стоило, поэтому приходилось полагаться на интуицию.
— Что, морда ты сопливая, хвост задымился? — оскорбление противника тоже было веками проверенным средством заставить его потерять контроль. Главное как можно быстрее найти место почувствительнее и хорошенько за него укусить. — Страшно стало? Боишься, что местное население, узнав про твои художества, вздернет тебя на твоем же галстуке? Правильно боишься. Еще как вздернет. И никто, отметь, за тебя не вступится. Или твои бывшие приятели из Храма за тобой явятся, чтобы прикончить. Показательно.
Три, четыре, пять… Идти и не замолкать, сквозь темноту, на ощупь, на слух. Сейчас только тяжесть Миротворца в руке привязывала его к реальности.
— Но, что еще вероятнее, мурло ты эдакое, до тебя доберусь я. И тогда ты просто возжаждешь сдохнуть от чьих угодно рук. Как там говорится? Живые позавидуют мертвым? Вот ты у меня точно позавидуешь, клянусь здоровьем. Твоим.
«Я знаю, кто ты».
— Повторяешься, старик.
Тридцать два, тридцать три… повернуть направо и досчитать до конца.
«Я действительно знаю. Я вижу тебя изнутри».
Йон ощутил ткань шатра под рукой и, одновременно, мир вокруг него вспыхнул.
Сияющие в солнечных лучах своды храма. Высоко, над головой замерла в полушаге с обрыва молодая девушка, распростершая руки-крылья над головами тех, кто из века в век стоял перед ней на коленях. Она — Хатма, непокорная третья дочь Матери и Отца. Рукокрылая Судьба, Дающая Выбор. Та, Что Рисует Пути. У ног девушки крутит в мраморных руках мраморный стаканчик ее брат-близнец, мальчик по имени Хетто, вечный божественный ребенок. Повелитель Случая, бесконечно играющий в Кости Судьбы.
Йон вновь ощутил аромат полыни, тепло нагретого солнцем пола, услышал свой срывающийся, охрипший голос.
Забери, что хочешь, все забери, что имею. Только дай мне отомстить.
«Помнишь это? Помнишь, как ты был жалок?»
Йон помнил.
— Да, — короткое слово далось с невероятным трудом. Он знал, что уже находится внутри шатра, и пытался понять, в какую сторону идти дальше. Нутром чуял, что чтец стоит где-то недалеко. Таким как он жизненно необходимо видеть противника, наслаждаться чужой слабостью. — Я помню все, старик.
«А это помнишь?»
Просторы храма растворились в темноте узкого переулка, освещенного лишь ручными фонарями. Негромкие взволнованные голоса за пределами пятен света. В ту ночь дождь стекал с крыш на голову и за шиворот, смывая слезы с лица. Его собственные глухие рыдания, тяжесть мертвого тела в кольце рук и набрякшие от воды и крови волосы Элеми под щекой, белокурые волосы, без примеси золотистого или пепельного. Воспоминание было такое острое, словно это случилось недавно, и он опять стоит на коленях, сжимая в объятиях мертвую жену. Страшное горе обручами сдавило грудь.
В которой, в реальности, в настоящий момент зарождалось гневное рычание.
— И это я тоже помню, старик, — рычание прорезалось в голосе. — Но ты зря надеешься, что воспоминания способны меня остановить.
И, пока чтец не нырнул глубже, туда, где восемь лет назад ищейка Рейке, размазывая слезы по лицу, безуспешно заклинал своего Бога послать ему правосудия, или где, отдав все, включая разум, рвался с цепи в подвале борделя, вскинул руку и выстрелил.
Миротворец рявкнул, гулко, раскатисто. Что-то рухнуло, посыпалось, раздался чей-то вскрик, и картинка дождливой ночи лопнула, как мыльный пузырь, позволив Йону вывалиться наружу.
Он стоял у входа на арену, а напротив, на первом ряду, упираясь тростью в пол, расположился мастер Тулли. Чуть сбоку, пригнувшись, скорчился невысокий смуглый человечек, в цепках от разнесенной Миротворцем спинки скамьи. Йон ощутил удовлетворение — верный друг никогда его еще не подводил.