Йон Рейке не был в храме целых восемь лет. Ни в каком. Считал себя не имеющим права в них заходить.
— Я знаю, что не могу просить тебя, — собственная хриплая речь в ночной тишине звучала странно и глупо. — Я знаю, что не заслуживаю твоего доверия. Знаю, что хотел большего и сломался под весом этого желания. Но сейчас я не один и прошу не за себя. Помоги им. Защити их. Ради тех, кто не может сопротивляться и тех, кто не может защитить себя сам, я ищу твоего правосудия. Приди для них, отец мой.
Все храмы и святилища Горо в Альмеррайде Йон знал наизусть. Их было совсем мало. Зачем, если лишь немногие решаются просить о заступничестве свирепого, не знающего жалости Бога с головой собаки.
Ночная тишина была ему ответом. Глухая, жаркая, вскоре обещающая ливень с грозой. Йон, еще раз поклонившись, встал с колен и пошел, неторопливо, не оборачиваясь. Он и не ждал, что ему ответят сразу же. В этом весь Псоглавец и его суть, когда до самого последнего момента неизвестно, чья ярость кипит в груди, своя собственная или божественная.
Под любопытным глазом луны Рейке преодолел оставшееся расстояние, вышел на тот же бугор, с которого сутки назад они с Эрехом смотрели на огни цирка. Сейчас цирк был пуст, не освещён и необитаем. По пустой дороге между шатрами и кибитками первые порывы грозового ветра гоняли клубы пыли.
Эта картина лучше всякого приглашения сказала Йону о том, что мастер Тулли, безумный чтец, его уже ждал.
Он вынул из кобуры Миротворца, привычным движением выщелкнул барабан, проверив патроны в нем, потом стал спускаться ко входу. Скрываться смысла не было, одаренный таких масштабов доподлинно знал о его приближении.
Когда их учили как быть ищейками, сопливых детей, собранных в Уединении от Скверны, то рассказывали — если хочешь продолжать сохранять контроль над собой, помни, зачем ты пришел к чтецу. Помни где ты. Он будет показывать тебе миры, которые ты жаждешь увидеть, будет пугать тебя твоими самыми страшными страхами, но ты помни, кто ты и зачем ты тут.
Вот Йон и помнил. Он, Йон Рейке, пришел в цирк, чтобы прекратить, наконец-то, этот бардак в его городе.
В непроницаемую мглу он нырнул, как только прошел через арку под натянутым полотнищем. Исчезли поле, огни Мимири вдалеке, цирковые шатры и дорога. Йон знал, что они на месте, это просто глаза перестали их видеть, подчиняясь власти человека у него в голове.
«Я знаю кто ты».
Голос говорил из темноты, в которой Йон увяз мгновенно, как муха в меду.
— А я знаю кто — ты, идиот несчастный, — насмешливо ответил он темноте. — И не думай, что получится меня напугать, я много раз пуганный.
Не говоря уже о том, что каждое посещение судебного процесса судебные чтецы лезут в голову, чтобы удостовериться, дает ли он правдивые показания или безбожно врет.
«Думаешь, сможешь меня найти?»
— А почему не смогу-то? — хмыкнул в ответ сыщик. Ориентирование по памяти, этому его тоже учили. Розги и бесконечные тренировки — отличные учителя. — А, ты подумал, что отключил мне зрение и я уже все, утоплюсь в слезах?
Десять шагов до первого павильона, того, с женщиной-змеей. Почему-то Йон не сомневался, что Тулли сидит сейчас в большом шатре. Оставалось только до него добраться. Двадцать пять шагов, до «девушки одной из двух». А потом примерно тридцать и направо до кибитки с магом, за которой и будет большой шатер. Ждать логики от безумца не стоило, поэтому приходилось полагаться на интуицию.
— Что, морда ты сопливая, хвост задымился? — оскорбление противника тоже было веками проверенным средством заставить его потерять контроль. Главное как можно быстрее найти место почувствительнее и больно за него укусить. — Страшно стало? Боишься, что местное население, узнав про твои художества, вздернет тебя на твоем же галстуке? Правильно боишься. Еще как вздернет. И никто, отметь, за тебя не вступится. Или твои же бывшие приятели из Храма за тобой явятся, чтобы прикончить втихую.
Три, четыре, пять... Идти и не замолкать, сквозь темноту, вслепую. Сейчас только тяжесть Миротворца в руке привязывала его к реальности.
— Но что еще вероятнее, мурло ты эдакое, до тебя доберусь я. И тогда ты просто возжаждешь сдохнуть от чьих угодно рук, но только не от моих. Как там говорится? Живые позавидуют мертвым? Вот ты у меня точно позавидуешь, клянусь здоровьем. Твоим.
«Я знаю, кто ты».
— Повторяешься, дедуля.
Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре. Повернуть направо и потом еще семнадцать шагов.
«Ты не понял. Я действительно знаю. Я вижу тебя изнутри».
Йон ощутил ткань шатра под рукой и, одновременно с тем, когда он шагнул внутрь, мир вокруг него вспыхнул.
Сияющие в солнечных лучах своды храма. Высоко, над головой замерла, шагая с обрыва, изящная девушка. Развела над головами всех, кто из века в век стоял перед ней на коленях, свои руки-крылья. Она — Хатма, непокорная третья дочь Матери и Отца. Рукокрылая Судьба, Дающая Выбор. Та, Что Рисует Дороги. И у ног ее крутит в мраморных руках мраморный стаканчик младший брат, десятилетний мальчик по имени Хетто, вечный божественный ребенок. Повелитель Случая, бесконечно играющий в Кости Судьбы.
Йон вновь ощутил запах благовоний, знакомое тепло нагретого пола под ладонями, услышал свой срывающийся, охрипший голос.
Забери что хочешь, все забери, что имею. Только дай мне право отомстить.
«Помнишь это? Помнишь, как ты был жалок?»
Йон помнил.
— Да, — короткое слово далось с невероятным трудом. Идти было некуда, он понимал, что находится внутри шатра, и лихорадочно пытался понять, в какую сторону двигаться дальше. Нутром чуял, что чтец стоит где-то недалеко. Безумцам, как он, надо видеть противника, наслаждаться его слабостью. — Я же не ты и память от старости не теряю.
«А это помнишь?»
Просторы храма пропали, растворились в темноте узкого переулка, освещенного лишь ручными фонарями. Негромкие взволнованные голоса за пределами пятен света. В ту ночь дождь стекал с крыш на голову и за шиворот, смывая слезы с лица. Его собственные глухие рыдания, тяжесть мертвого тела в кольце рук и набрякшие от воды и крови волосы Элеми под щекой, белокурые волосы, без примеси золотистого или пепельного. Воспоминание такое острое, словно это случилось опять, сейчас, и он вновь стоит на коленях в луже, сжимая в объятиях убитую жену. И тяжелая боль потери всего на свете, страшное горе, обручами сдавившее грудь.
В которой, в реальности, в настоящий момент зарождалось гневное рычание.
— И это я тоже помню, старик, — рычание сорвалось с губ, прорезалось в голосе. — И ты зря думаешь, что эти воспоминания способны меня остановить.
И, пока чтец не нырнул глубже, туда, где восемь лет назад Йон Рейке, размазывая слезы по лицу, безуспешно заклинал своего Бога послать ему правосудия, или где, отдав Судьбе все, включая разум, метался по подвалу в борделе Катрионы, сыщик вскинул руку и выстрелил.
Миротворец рявкнул, гулко, раскатисто. Что-то рухнуло с шумом, посыпалось, раздался чей-то вскрик и картинка дождливой ночи лопнула, как мыльный пузырь, позволив Йону вывалиться наружу.
Он стоял у входа на арену, а напротив, на первом ряду, упираясь тростью в пол, расположился мастер Тулли. Чуть сбоку, пригнувшись, скорчился невысокий человечек, в обломках какого-то кувшина, сбитого Миротворцем. Йон ощутил удовлетворение — верный друг никогда его еще не подводил.
— Брось револьвер, — тихо произнес кто-то справа.
Рейке скосил глаза и с интересом поглядел в дуло, приставленное к его виску. Красивое оружие, ствол длиннее, чем у Миротворца, весь в извивах гравировки, по которым пробегают такие знакомые лиловые искры. И прилагающийся к оружию невзрачный лаэстский хлыщ с военной выправкой.
— Я друзей не бросаю, — хмыкнул в ответ Йон, но руку опустил. — А ты, уважаемый, кто такой?
Военный не ответил, да сыщик и не ждал. Вновь посмотрел на толстяка. Освобожденная от присутствия в ней посторонних память услужливо подкинула картинку из прошлой ночи: увиденный со спины неизвестный, покидающий кибитку директора Павильонов диковин и чудес. Тот самый, надо понимать, кто по-эфесски рассказал историю о зарезанном севрассцем судье и пропавшем сыне магистрата. Причина, по которой Тэфе столь внезапно шагнул, против собственной воли, в пропасть над ареной.