Сержант, которого Даймонд почти не знал, подал из угла реплику:
— Он очень занят, сэр. Скоро начнется пресс-конференция.
— Я как раз по этому вопросу.
Уигфул положил трубку, и телефон тут же зазвонил снова. Даймонд прижал его рукой.
— На минутку, Джон.
— У меня вот-вот начнется встреча с прессой.
— Я знаю. Ты все продумал?
— Продумал что?
— Заявление от имени полиции.
— Разумеется. Я тебе не какой-то новичок.
— Можно почитать?
— Его сейчас копируют. Можешь взять себе один экземпляр, если хочешь.
— Что ты собираешься говорить о «Шмеле»?
Уигфул уставился в пространство с видом упрямого верблюда, не желавшего сдвинуться с места.
— Ничего. Тернер тут ни при чем. Я не сомневаюсь, что мы предотвратили ограбление в галерее, но это не имеет никого отношения к марке.
— Боюсь, что имеет, Джон, и репортеры быстро это раскопают. Они не такие дураки. Тебе начнут задавать вопросы, и ты должен знать, как на них ответить.
— О Тернере? — безразлично спросил Уигфул.
— О сообщении, отправленном на радио сегодня утром. — Он снова сунул руку в карман и прочитал стишок Уигфулу:
В глазах Уигфула забрезжило что-то похожее на понимание.
— И?
— Разве не ясно? — ответил Даймонд, стараясь перекричать звон телефонов. — Нас обвели вокруг пальца, Джон. Тернер был отвлекающим маневром. Виктория — это не название галереи. Это марка. «Черный пенни» с изображением королевы Виктории.
— Ты думаешь? — пробормотал Уигфул. Его измученный взгляд на секунду остановился на Даймонде, скользнул в сторону и вернулся к нему снова, но уже острый как бритва. — «Виктория перечит мне». Вот черт. Почему это не пришло мне в голову?
— Тебе не за что себя корить, — великодушно заметил Даймонд. — Такое с каждым может случиться. В начале дела всегда легко запутаться.
— Когда ты об этом догадался?
— Несколько минут назад, как только услышал про ограбление.
— Этот ублюдок выставил меня на посмешище. Он дал понять, что намерен делать, а я ни черта не понял.
— Поэтому тебе нужно держаться начеку, когда будешь говорить с прессой, Джон. Они сразу тебя прищучат.
Уигфул нервно взлохматил волосы.
— Что посоветуешь?
— Скажи им, что это необычное ограбление. Хорошо спланированное, дерзкое. Мы имеем дело с хитрецом, любителем загадок, которому нравится говорить о своих планах, но в завуалированной форме. Разложи все это по полочкам, объясни, как двусмысленно его послание. Слово «Виктория» может означать десятки разных мест в городе. А потом намекни, что этот умник не так уж умен, потому что он не сможет продать марку. Это то же самое, что попытаться сбыть «Джоконду».
— Хороший ход, — кивнул Уигфул. — Кстати, что, по-твоему, он собирается с ней делать — потребует выкуп?
— Возможно. Но я не стал бы говорить об этом прессе, даже если они сами выскажут такую мысль. Поверь моему богатому опыту — нельзя строить никаких домыслов о том, что будет дальше. Только факты. Скажи, что мы начали полномасштабное расследование, и точка.
— Питер, я тебе очень благодарен.
— Да брось.
— Нет, правда.
— Ладно. Не забудь об этом, пока не угостишь меня выпивкой.
Глава 9
В витрине галереи «Вальсингам» стояли две большие картины: обе изображали клоунов в легком гриме, наполовину скрывавшем черты лица. Художник пожертвовал долей реализма, чтобы лучше выявить характеры участников пантомимы, и ему это блестяще удалось. Присмотревшись сквозь слой краски, можно было заметить, что один клоун смеется под намалеванной улыбкой, а другой скорбно поджимает губы; мужчина бросал на женщину хищный взгляд, но та смотрела в сторону, очевидно, чувствуя его интерес и отвечая на него презрением. Идея была неоригинальна, зато исполнение великолепно. Прежде чем войти внутрь, Ширли-Энн несколько минут рассматривала эти картины.
Вместо Джессики из-за стола, украшенного букетом желтых и синих ирисов, поднялся молодой мужчина.
— Привет. Просто зашли посмотреть или хотите что-то конкретное?
Для работы он был одет довольно небрежно: в клетчатую рубашку и черные джинсы. Его зубы были идеально ровными и поэтому казались не очень натуральными. Какой-то актер? Ширли-Энн не помнила, чтобы видела его по телевизору, но его вьющиеся волосы и карие глаза подошли бы какому-нибудь ловеласу из «мыльной оперы».