— Не знаю, как насчет рыжей заразы, но в море я окунулся бы с удовольствием, — сказал Маран. — И вообще, даже в Крепости заключенных иногда водили в душевую.
— Ничего, в Лахе отмоешься.
— Кстати, о Лахе. Я надеюсь, Дан, ты не отправишь этого злосчастного Рекуна на тот свет?
— Постараюсь. Но это зависит не только от меня, как ты понимаешь. Между прочим, ты вполне мог бы сделать все сам, не… — он смутился и умолк.
— Не подвергая испытанию на крепость твои нервы? Ладно, не красней… Неужели ты думаешь, что я вознамерился устроить тебе тренировку? Конечно, я мог сделать все сам. Но вряд ли это помогло бы попасть в Лах тебе. Лахины мало сентиментальны, близкое родство наших бабушек еще не гарантия нашего с тобой триумфального въезда в метрополию.
— Так ты думаешь?..
— Во всяком случае, это шанс. Но сначала надо поставить на ноги Рекуна. Даром, что ли, я тащил его на себе добрых пять вент.
— Так ты тащил его, исходя из своих целей? — сказал Поэт иронически. — А я, наивный, полагал, что ты сделал это из человеколюбия.
Маран улыбнулся.
— Когда ты вытащил меня из Крепости…
— Не я. Мы.
— Но начал ты?.. И я, наивный, полагал, что это было сделано, если не из дружбы ко мне, то, по крайней мере, из человеколюбия.
— А из-за чего, по-твоему, он это затеял? — спросил Дан недоуменно.
— Не по-моему, — ответил Маран насмешливо. — Первое, что выкрикнул на радостях этот человеколюбец после того, как я предстал перед ним живой и даже бодрый, хотя и слегка отощавший: «Мы утерли нос этому Лайве! Пусть не думает, что ему все сойдет с рук!»
— Ну и что? — обиделся Поэт. — И то, и другое, все вместе.
— Вот и я говорю. И то, и другое. Все вместе.
— Все равно иногда ты расчетлив сверх меры. Что меня коробило еще в юности, Дан, это его способность просчитывать варианты и вычислять каждый шаг — свой, мой и кого угодно на год вперед… Но знаешь, за что я тебя больше всего люблю, Маран? За то, что высчитав все до последнего шанса, ты можешь наплевать на расчеты и сделать наоборот. Я тогда ругал тебя… ну после Собрания… но это так, сгоряча и, в отличие от многих других, не вполне искренне.
— Я поступил неправильно, — сказал Маран задумчиво.
— Может, и неправильно, но… Ты бросил в почву семя, которое рано или поздно прорастет.
— Неизвестно. Лайва может все вытоптать.
— Нет, не может. Вот он хотел уничтожить тебя физически — не сумел…
— Не сумел или не дали? — заметил Дан.
— Это одно и то же. Потом решил уничтожить духовно, выдворив из Бакнии. Ну и что? Все, что происходит в государстве, люди сравнивают с тем, что было при тебе. Маран такого не допустил бы, Маран повел бы дело иначе — я постоянно это слышу, понимаешь? Вот он объявил, что ты уехал в Дернию добровольно — и кто ему поверил?
— Не передергивай, — сказал Маран глухо. — Наверняка нашлись такие, которые поверили.
— Не они делают погоду.
— О да! Погоду делают не они, а те, кто им внушает сверху. Например: Дерния — извечный враг Бакнии, Маран пытался наладить с Дернией добрые отношения, когда его скинули, махнул в Дернию, дернитское правительство предложило ему субсидию — так кто такой Маран? Чем не погода?
— Но ты не принял субсидию.
— Я-то не принял, но кто в Бакнии знает об этом? Никто.
— Ошибаешься. Дернитские газеты это обнародовали, пресса других стран перепечатала… Или ты думаешь, что в Бакнию не приходят иностранные газеты? Сейчас не времена Изия.
— Но времена Лайвы.
— Это не одно и то же. Возврат к прошлому невозможен.
— Это как сказать. Сразу и полностью — может, и нет…
— И постепенно — нет. И частично — нет. И не каркай, пожалуйста!
— Эх, Поэт, ты же сам только что признал, что я умею просчитывать варианты… В отличие от тебя.
— Ты просто решил, что без тебя Бакния рухнет! Ты слишком самоуверен! — Поэт осекся.
— Бакния не рухнет, — сказал Маран ровным голосом. — Бакния была до меня, будет после меня. Будет и без меня, и, может быть, в тысячу раз более благополучной. Но мы пришли. Извините меня, я пойду посплю немного.
— Прости меня, — сказал Поэт после неловкой паузы. — Я последняя скотина.
— Я просто не спал ночь. Только и всего.
Маран поднял с песка шкуру сахана и пошел в барханы.