— Там у нас комнатка наверху, — сказал Кусков. — Вообще мы держим на чердаке всякие припасы, но жить там вполне можно. Поднимайся-ка, брат, и располагайся как дома.
Удивленный и обрадованный, Захар пробормотал слова благодарности и стал подниматься по лестнице. Комнатка была маленькая, но славная. У коньковой балки крыша высоко поднималась над головой. Пахло сухим деревом, как на всех чердаках. Захар скинул полушубок, бросил тючок с пожитками на узкую койку с соломенным тюфяком. Из оконца падал столб света. Захар задумчиво глядел на пылинки, танцующие в солнечном луче.
Значит, так: отец опять уехал на край света. Да к тому же еще и женился, и на ком — на индианке! Ну что ж!
Захар спустился по лестнице и решительными шагами направился к северному блокгаузу.
Когда он подошел к воротам, из блокгауза вышел молодой светловолосый солдат. Захар спросил его, как найти дом Петрова.
— Дом Ивана Ивановича Петрова? — переспросил солдат с насмешливой церемонностью, забавно сморщив нос. — Пойдем, я покажу.
Он вывел Захара за ворота и показал на бревенчатую избу выше по склону:
— Вон там, наверху, за алеутскими хижинами.
За избой виднелись коричневые спины индейцев, работавших в поле. По всему склону были разбросаны как попало дощатые хижины; вокруг них стайками носились веселые ребятишки.
Захар перевел взгляд на круглолицего молодого солдата. Был он аккуратный, подтянутый, плотно сбитый, в хорошо отглаженном мундире, застегнутом на все пуговицы. Роста среднего, волосы соломенного цвета, глаза — самые синие, какие Захар когда-либо видел.
— Сержант Петр Борисович Гальван к вашим услугам, — представился он.
— Петров Захар Иванович, — улыбнулся в ответ Захар. — А вы отца моего знали?
— Конечно. Мы здесь все друг друга знаем.
— Каков-то он теперь? Мне его и вспомнить трудно, давно не видались.
— Н-ну… — Гальван замялся. — Он, как бы это сказать, очень, да, очень приятный, что ли.
Захар заметил заминку, вспомнил, как махнул рукой Кусков, говоря об отце. «Неужто отец как-то осрамился здесь?»
— Он веселый, — продолжал Гальван, — общительный. И жена у него славная.
— Славная! — Захар фыркнул. — Туземка!
Улыбка Гальвана померкла.
— Она славная, — повторил он. — Помо — славные люди.
— Да нет, я не то… я не думал… — смутился Захар.
— Конечно, всегда лучше подумать, а потом сказать.
Захар покраснел. Солдат продолжал более мягко:
— Мы ведь не испанцы, чтобы чваниться своей белой кожей. Мы здешних не обижаем, живем с ними мирно. И правитель наш платит индейцам за их труд вместо того, чтобы делать из них рабов, как испанцы.
— А как насчет шашней с туземцами? — Захар не собирался мириться с женитьбой отца.
— Если тебе приглянулась девушка и если ее семья не против, то и господин Кусков не возражает. Но тогда нужно жениться, без этого нельзя.
— Понятно…
— И мне недолго осталось ждать, — продолжал Гальван с мечтательной улыбкой. — Скоро выходит срок моей службы, и я женюсь. Вот погодите, сами увидите, какую я себе невесту присмотрел!
— Поздравляю, — пробормотал Захар.
Он начал уже подниматься по склону, когда Гальван окликнул его:
— А знаете, ведь моя невеста — Надина племянница!
Захар недоуменно оглянулся на него.
— Надя — это мачеха ваша, — объяснил солдат. — Когда я женюсь, мы вроде как бы породнимся, так ведь?
И он залился веселым смехом.
— Будешь нашему забору двоюродный плетень? — пошутил Захар.
Он шел и думал, какой славный малый этот Гальван. Хорошо бы сойтись с ним поближе.
6. ИНДЕЙСКИЙ ВОЖДЬ
А мне милей гроза небес,
чем грозный взгляд отцовский.
енщина развешивала перед бревенчатой избой рыбу для сушки. Когда Захар подошел ближе, она выпрямилась, окинула его внимательным взглядом, торопливо вытерла руки о старенькое ситцевое платье с высоким воротником, полосатое, как чехол от тюфяка.
— Сын Ивана, здравствуй! — воскликнула она, тщательно выговаривая русские слова. — О, здравствуй, сын Ивана!
Это была крепко сложенная молодая женщина, ростом чуть ниже Захара. Широкое мясистое лицо казалось вылепленным из коричневой глины. Полные губы, глубокая ямочка в подбородке. Она приветственно протянула навстречу ему руки.
Захар глядел на нее отчужденно. Перед его глазами промелькнул образ матери. Мать была тоненькая, стройная, с белой веснушчатой кожей, а волосы у нее были словно золотая пена. И эта толстуха, этот кусок сырой глины в полосатом чехле, норовит занять ее место!