— Рощин подался за хлебом для Аляски, — сказал Захар. — А почему бы не сеять пшеницу здесь? Неужто у нас здесь земли мало?
— Отчего же, здесь и пшеницу сеют, — возразил Гальван, — но здешнего урожая не хватает. Сыро здесь для пшеницы, туман ее губит. И еще здесь гоферов тьма, маленькие такие зверюшки, вроде сусликов, они корни грызут.
«Златоуст» медленно удалялся, над ним кружили чайки.
— Прощай, старина, — пробормотал Захар.
Едва корабль миновал южный край бухты, как русский вымпел и флаг Российско-Американской компании заполоскались и расправились на ветру.
— Знаешь, Петр, я это старое морское корыто где хочешь узнал бы, хоть на краю света.
Когда «Златоуст» скрылся из виду, горстка провожающих рассыпалась.
Кусков направился к верфи, где уже обозначился остов брига, похожий на скелет кита.
— Ты в казарму, Петр? — спросил Захар. — Мне еще нужно поговорить с господином правителем.
Захар подошел к стапелям и стал в сторонке, дожидаясь, когда Кусков закончит разговор с корабельным мастером. У Попова была привычка, разговаривая, вертеть в руках какую-нибудь деревяшку. Захар не мог отвести взгляда от этих рук, искореженных многолетней плотницкой работой.
Захар всегда с завистью наблюдал за работой людей на верфи. Ему не терпелось тоже взяться за плотничий инструмент, почувствовать, как сверло впивается в дерево, ощутить весомую тяжесть рубанка, увидеть, как змеится из-под его рубанка стружка.
Когда Кусков заковылял к лестнице, Захар пристроился с ним рядом.
— Иван Александрович, — произнес он настойчиво, — можно мне с вами поговорить?
— Наверху, — отвечал Кусков, ставя свою деревяшку на нижнюю ступень. — Давай-ка сперва одолеем эту лестницу.
Поднимаясь следом за Кусковым, Захар заметил, что правитель ни разу не позволил себе закряхтеть или хотя бы громко перевести дыхание, хотя ему, очевидно, тяжел был подъем. Этот человек умел владеть собой и редко давал волю своим чувствам.
Когда они поднялись на ровную травянистую площадку, с которой открывался вид на бухту, Кусков остановился.
— Так. Ну, что у тебя?
Захар перевел дыхание.
— Иван Александрович, позвольте мне перейти на другую работу.
— Что, надоело вести конторские книги?
— Не в том дело. Ходить на морского зверя — вот что мне не по душе. Правда, я только учетчик, а все равно противно. Я ведь дома плотничал: тесать, пилить, строгать — это по мне. Как вы думаете, можно мне пойти на стапеля?
Кусков зашагал к воротам.
— Илья тебя не отпустит. Как только придет корабль с Ситхи, Илья возьмет своих людей и пойдет с ними на юг. Плавание будет долгое, без учетчика ему не обойтись, тут уж ничего не попишешь.
— Иван Александрович, я придумал, как ему вести учет! Вместо имен можно пользоваться номерами. Я ему уже все растолковал.
Захар с азартом объяснил свою идею. Кусков полюбопытствовал, что сказал на это Илья.
— Ничего не сказал. Но похоже, что он на это клюнул. Номера на лодках он уже написал.
— Ладно, я с ним поговорю. На верфи ты бы пригодился. Попов жаловался, что рук не хватает.
Они прошли в ворота мимо козырнувшего часового.
— Я бы и вам помогал с отчетами, — сказал Захар. — Только бы мне остаться здесь.
— Посмотрим. — Кусков заковылял через площадь. — Ну, что у тебя еще на душе?
Изложить второе дело было куда сложнее, Захар это знал. Он сделал глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в холодную воду:
— Я, господин правитель, был намедни в деревне, в Метени. Я был рядом с их круглым домом и… — Голос его сорвался.
Но Кусков уже не слушал его. Он внимательно вглядывался в сторону северных ворот.
В воротах появился тойон. Вождь помо был в своем парадном плаще из черных и белых перьев и высоком головном уборе, на груди красовалось ожерелье из бус. С ним был еще один индеец в плаще из оленьей шкуры и тоже в парадном головном уборе из перьев.
Приветливо улыбаясь, Кусков двинулся навстречу индейцам, сердечно поздоровался с ними. Тойон отвечал на приветствие с величественным видом.
Как только Захар увидал в воротах тойона, сердце у него упало. Он не мог расслышать, о чем говорят индейцы с правителем, но Кусков оглянулся на него, и Захар понял: речь идет о нем.
Кусков ввел индейцев в свой дом, бросил через плечо:
— Захар, зайди.
С бьющимся сердцем Захар последовал за ними. Тойон сел на самый краешек кушетки с гнутыми ножками и застыл в напряженной позе. Хрупкость козетки подчеркивала всю неуместность его одеяния из перьев в этой комнате. Морщинистое лицо тойона было сурово и печально. Второй индеец — видимо, помощник вождя — подтянул кресло и уселся рядом. Кусков стоял лицом к ним на своем привычном месте у камина. Захар замер у порога. Его трясло как в лихорадке.