– Оружие? – удивленно спросил Шапкин. Ему было совершенно непонятно, какой смысл был в, том, чтобы скрываться в этой дыре с четырьмя ящиками оружия.
– Может быть, – задумчиво ответил Свиридов. – Надо посмотреть.
Он шагнул мимо Шапкина к ящикам и, не тратя времени на разговоры, с треском отодрал гнилую крышку. Посыпалась труха, глухо лязгнул отлетевший в сторону ржавый запор, и в глаза им ударил нестерпимо яркий блеск отполированного желтого металла.
Свиридов длинно и замысловато выругался, все еще держа в руке обломок трухлявой доски.
– Золото, – сказал он. – Это золото, Колян!
– Золото? – тупо переспросил Шапкин. – Какое золото?
– Откуда я знаю какое? Золотое!
Отшвырнув в сторону гнилую деревяшку, Свиридов наклонился и с некоторым усилием поднял тяжелый слиток. Слиток был большой, таких сейчас не делают, и на его верхней грани красовался все тот же двуглавый орел.
– Царское золото, – сказал Свиридов, показывая орла Шапкину. – Тяжеленный, сволочь, не меньше пуда. Представляешь, какие это деньги?
– Деньги? – опять переспросил Шапкин. Казалось, он был в шоке и ничего не понимал, ослепленный тяжелым блеском металла.
– Ну конечно деньги, что же еще! Да ты что, Колян, совсем обалдел от счастья? По закону нам с тобой полагается двадцать пять процентов. Ты только подумай: двадцать пять процентов от всей этой кучи!
Ровно четверть.
– Четверть?
– Ну да, четверть. Это как раз ящик. Погоди-ка…
В этом слитке примерно пуд, слитков в ящике.., раз, два, три.., шесть штук. По сорок восемь кило золота на нос. Каково, а?
Шапкин наморщил лоб.
– Шесть пудов в ящике, – пробормотал он. – Четыре ящика по шесть пудов… Двадцать четыре пуда… Триста восемьдесят четыре килограмма…
Свиридов аккуратно положил слиток на место и энергично отряхнул руки.
– Вот так, – сказал он. – Теперь мы с тобой – два простых советских миллионера. Всего-то и надо было заблудиться в тайге. Можем открыть собственное дело, а можем просто послать все к чертям и уехать в теплые края, где нет ни рэкета, ни перестройки.
– Сорок восемь килограммов, – медленно повторил Шапкин. – По-моему, сто девяносто два звучит лучше.
– Не спорю, – согласился Свиридов. Он вынул из-за пазухи полиэтиленовый пакет, развернул его, вынул сигареты и спички и закурил.. – Только мы с тобой живем не в Америке, и наше родное государство очень жестко реагирует на попытки обвести его вокруг пальца. Почти полцентнера золота на брата – это очень много, поверь. Даже по тем ценам, которые назначает государство.
– А что – цены? – спросил Шапкин.
– Поговаривают, будто в скупке дают не больше трети настоящей цены, – проинформировал приятеля Свиридов.
Он присел над открытым ящиком и провел ладонью по гладкой поверхности слитка. Шапкин вздрогнул, как будто это движение причинило ему боль. Глаза у него были расширены, в них появилось странное отсутствующее выражение, но погруженный в радужные мечты Свиридов этого не замечал.
– Плевать, – говорил он, – пусть подавятся. Даже того, что нам дадут эти разбойники, хватит на всю оставшуюся жизнь. И на хорошую, мать ее, жизнь!
– Погоди, – каким-то не своим голосом перебил его Шапкин. – А может…
– Да нет, Коля, не может, – не оборачиваясь, ответил Свиридов. – Да черт с ними, с этими кровососами! Что тебе, мало?
– Мало, – признался Шапкин.
– Ну, тут уж ничего не поделаешь, – легкомысленно сказал Свиридов, продолжая зачарованно водить пальцами по отполированному металлу.
Главное теперь – добраться до людей. Мы с тобой, Колян, теперь не имеем права подыхать.
Шапкин не отвечал, и Свиридов, почуяв наконец что-то недоброе, обернулся.
Первым, что он увидел, были сдвоенные стволы его собственного охотничьего ружья, смотревшие ему прямо в переносицу. Рука у Шапкина не дрожала, и стволы ни разу не шевельнулись, словно зажатые в тиски.
– Ты чего, Колян? – спросил Свиридов, словно обстановка нуждалась в комментарии.
– Извини, Толян, – ответил Шапкин. – Такой расклад меня не устраивает. Сам подумай, что это такое: одна треть от одной четвертой? Пшик, пустое место… Такой случай бывает только раз в жизни.
Мне нужно все, Толян.
– Вот псих, – растерянно произнес Свиридов, борясь с ощущением нереальности происходящего. Все это напоминало сцену из бездарного любительского спектакля: заброшенное зимовье, ящики с золотом, ржавый маузер и безумно вытаращенные, как у плохого драматического актера, глаза Шапкина…
– Убери ружье, блаженный, оно же заряжено!
Да черт с тобой, забирай свою половину и вали на все четыре стороны! Я про тебя никому не скажу, разбирайся сам, как сумеешь…
– Не пойдет, – механически ответил Шапкин. – Как я могу тебе доверять? И потом, я уже сказал: мне нужно все. Извини, Толян.
– Да подавись ты, идиот! – крикнул Свиридов. – Забирай все, только убери ружье! Насмотрелся боевиков, недоумок…
– Извини, Толян, – бесцветным голосом повторил Шапкин.
В последнее мгновение Свиридов понял, что сейчас произойдет, и вскочил на ноги, но это было последнее, что он успел сделать. Шапкин выстрелил дуплетом.
Стрелял он почти в упор, и Свиридова со страшной силой швырнуло спиной вперед на ящики.
Свиридов сам зарядил ружье пулями. Пули он тоже отливал сам и собственноручно сделал на них напильником крестообразные надрезы, превратив простые свинцовые шарики в разрывные пули дум-дум.
Одна такая пуля убивает наповал лося, превращая его внутренности в кровавое месиво, но Шапкин очень боялся, что Свиридов умрет не сразу, и потому выстрелил дуплетом. Одна пуля ударила Свиридова в грудь, другая в живот. Шапкин боялся напрасно: упав, Свиридов ни разу не шевельнулся, сразу превратившись в бесполезный неживой предмет наподобие сломанного стула.
Шапкин опустил дымящееся ружье и механическим жестом растер по щеке кровавые брызги.
– Извини, Толян, – повторил он в третий раз.
Свиридов не ответил.
– Дальше, – потребовал подполковник Самарин, видя, что его собеседник замолчал и словно впал в забытье. – Дальше, я сказал!
Шапкин вздрогнул, механическим жестом размазал по перепачканной физиономии кровавую слизь, обильно сочившуюся из расквашенного носа и лопнувшей верхней губы, бросил на подполковника трусливый взгляд исподлобья и сказал:
– Я хочу, чтобы вы поняли: это было какое-то безумие.., временное помрачение рассудка… Я не хотел его убивать, поверьте! Это было сумасшествие, понимаете?
– Да, – ответил Самарин. Он чиркнул спичкой, некоторое время смотрел на Шапкина поверх пламени, а потом неторопливо раскурил сигарету. – Понимаю. Это была обыкновенная жадность. Точнее, необыкновенная. Шутка ли – почти полтонны золота!
И не надо рассказывать мне сказки про безумие! Ты его замочил из-за этого золота. Если бы вы дрались, если бы ты раскроил ему череп камнем или пырнул ножом, это было бы понятно: аффект, превышение пределов необходимой самообороны, непредумышленное убийство, то да се… А ты его просто шлепнул, как жабу. Разрывными пулями. Было бы неплохо сделать вскрытие и показать тебе, что творится у него внутри. Это эффектное зрелище, поверь моему слову. Ладно, валяй рассказывай дальше.
– Но ведь чистосердечное признание…
– Чистосердечное… – проворчал Самарин. – Ты бы хоть постеснялся, что ли. Рассказывай, сука.
Или тебе помочь?!
Шапкин вздрогнул и стал рассказывать, глядя в стол.
…Золото он закопал. Тот факт, что за семьдесят лет на зимовье никто не набрел, его нисколько не успокаивал: то, что случилось однажды, могло повториться в любой момент, а унести четыреста килограммов в рюкзаке он конечно же не мог.
Хоронить Свиридова он не стал, резонно рассудив, что с этим делом отлично справятся звери – волки, лисицы, медведи и кто там еще водится в этих нехоженых лесах. К вечеру дождь окончательно прекратился, и Шапкину даже удалось разжечь костер. Он счел это добрым знаком и с первыми лучами солнца двинулся вниз по реке, неся в рюкзаке за плечами шестнадцать килограммов червонного золота.