– А при жизни не могли, Катюша. При жизни у нас только первому лицу памятники ставят.
– А ты вообще где? – осторожно осведомился Максимов.
В полумраке кладовой что-то рухнуло с полки – покатилось с бронзовым дребезжанием. Жгучий шипящий глагол сопроводил неловкость.
– В романтический поход отправился, – тихо засмеялась Екатерина.
– У старушки тут чего только не пылится, – завистливо прошептал из глубин времен Вернер. – Какие-то киммерийские сосуды, скифские росписи золотом по бронзе…
– Муженек-то при жизни ректором исторического трудился…
– Да и сама в археологии работала, – вспомнил Максимов. – Дочь рассказывала – всю страну объездила еще при Советах, два десятка исследовательских работ – по раскопкам Херсонеса, по шумерам… Одна из первых привела убедительные доказательства, что сражение на Куликовом поле происходило в действительности не под Тулой, а практически в Москве, а побоище на Чудском озере – вообще какая-то веселая залипуха, не имеющая ни одного материального подтверждения. Говорят, в психушку за такой «авангард» чуть не загремела…
Пыль забилась в нос. Максимов зарылся ноздрями в рукав и сдержанно чихнул. На втором уровне необъятной квартиры было пыльно, жутковато и не было воды в кране. Очевидно, этой частью жилища давно не пользовались. А, в общем-то, логично. Надо сказать, что подобных жилых апартаментов в типовых городских домах Максимов никогда не видел. Дом возводился очень давно – в те угрюмые времена, когда активно электрифицировали колючую проволоку, прибавляя ее к советской власти и объявляя все это социализмом. Покойный папа нынешней клиентки, очевидно, был при жизни персоной значительной. Да и дедушка – не из последних крестьян. Родословной Ольги Немышевой Максимов не интересовался. Квартиры в этом сталинском доме сами по себе были огромные – так ведь кому-то из семьи удалось еще присовокупить к апартаментам точно такие же этажом выше! – связав их двумя лестницами и механическим подъемником для доставки продуктов питания из кухни в обеденный зал! Для семьи из пяти человек! Получалась замкнутая «экосистема» – набитая тем, что в нынешние времена принято называть понтами. К двадцать первому веку, впрочем, от былого великолепия осталось немного. Клиентка жила небогато, на верхний уровень почти не ходила. Трудилась в рекламном агентстве, спуская половину зарплаты на оплату жилья и коммунальных услуг. И хотя для своих нужд использовала лишь три нижние комнаты, продавать квартиру не спешила.
И не страшно ей тут?
За пятнадцать минут пребывания в этих пропыленных, попахивающих гнильцой помещениях Максимов чувствовал, что на голове начинают шевелиться волосы. Призраки скользили по облезлым стенам, притворяясь бликами от уличных фонарей. Какие-то скрипы в простенках, шебуршание… Олежка Лохматов, убывший на охрану нижней прихожей, окончательно выпал из реальности (давно от него не было вестей). Екатерина, уподобляясь привидению, бродила из комнаты в комнату, изображая какие-то зловещие па. Вернер знакомился с «антиквариатом». Он наткнулся на бар в недрах старого трюмо: два десятка запыленных причудливых сосудов, к которым годами не прикасалась рука человека. Покойный отец привозил из загранпоездок, а будучи человеком непьющим, не находил лучшего применения, как оставлять в коллекции. А Ольга про богатство и не знала. Обрадовавшись как ребенок, Вернер тут же отхлебнул из заплесневелой емкости и вынес авторитетное экспертное заключение – в сосуде кашаса: популярная в Бразилии самогонка из сахарного тростника. Хороша, зараза.
– Тридцать пятое китайское предупреждение, – напомнил Максимов. – Если не оставишь в покое эти свои штучки…
Помещения второго уровня осмотрели более чем внимательно. Пыльные ковры, громоздкая мебель. Можно было спускаться. Если развернутся этой ночью события, то на первом ярусе – по крайней мере, на это надеялись.
Проживала в квартире когда-то семья: мама, папа, две дочери и сын-балбес. Старичок скончался пятилетку назад, сынуля Вадик в легкую жизнь ударился, с последнего курса медицинского загремел, оскотинился. Подсел на метадон и ни в какую не желал слазить. На эту тему Олежка хорошо выразился: когда-то от морфия лечили – героином (им же и от насморка), потом от героина – метадоном; настало время от метадона что-то изобрести. Старшая дочь Светлана тоже с мамой чего-то не поделила. В общем, конфликт назрел. Наркомана выставили без выходного пособия – на край города, в съемную хату (крутого нрава была старушка). Светлана сама ушла – муж удачно подвернулся. Только младшенькая, Ольга, с матерью осталась – послушная дамочка и почти бесконфликтная. Ей мамаша и завещала квартиру. А каких-то три месяца назад вдруг скончалась как-то странно старушка – выпила сердечное лекарство и почувствовала себя неважно. До такой степени неважно, что «Скорая», не заезжая в больницу, прямо в морг ее и повезла. А лекарство, которое Ольге Вадик для матери всучил («эффективное и жутко дефицитное»), самым странным образом из квартиры испарилось – а пропажу Ольга обнаружила случайно. Заявился скорбный Вадик со взором горящим и подменил флакончик на очень похожий. Думал, не заметят. Но Ольга женщина наблюдательная, вот и зароились в ней первые подозрения. Обращалась во внутреннее ведомство, но то уж чересчур оказалось внутренним – не достучалась. Нанесла визит в агентство «Профиль», поделилась опасениями. Идиотская совершенно ситуация. Две недели назад ее машина чуть не сбила – чудом увернулась. По квартире кто-то ходил – в Ольгино отсутствие. И спина уж больно часто чешется…