Граф Рене поднял брови.
— Как же это так? Мне пишет один из самых уважаемых и почетных наших деятелей, что вы готовы уже к достижению одной из высших степеней.
Герье вспомнил свой разговор с Трофимовым и, разумеется, вывел заключение, что это, вероятно, Трофимов делал о нем такие предположения.
— Кто же вам пишет? — спросил он.
— Я вам говорю, один из высших деятелей!
— Господин Трофимов, вероятно?
Граф сморщил брови и покачал головой.
— Нет, я такой фамилии не слыхал!
— А как фамилия того, кто вам пишет?
Граф улыбнулся, как будто этот вопрос, по своей наивности, был достоин улыбки:
— Наши высшие братья принимают фамилии, какие им заблагорассудятся, а мы знаем их лишь по мистическому имени.
— Какое же его мистическое имя?
— Оно может быть открыто только тем, кто его носит!
— Вот видите ли, — заговорил доктор Герье, чтобы сразу покончить с вопросом о тайном обществе, — я никогда ни с кем не сталкивался из оккультистов, масонов или вообще людей, принадлежащих к тайным обществам! Только незадолго перед моим отъездом сюда я был приглашен, хотя совершенно не искал этого, на действительно поразительные опыты, которые были показаны в тайном собрании. Пригласил меня некто Трофимов и затем говорил со мною, причем оказался человеком, достойным доверия и уважения. Но затем, к сожалению, мне пришлось разочароваться в нем.
— Разочароваться?!
— Да, потому что я видел его близкие отношения к человеку, о котором имею полное основание сказать, что он дурной.
— И только-то?
— Разве этого мало?
— Однако как вы еще молоды, доктор, и способны увлекаться непроверенным впечатлением! Если бы хорошие люди отвертывались от дурных и не желали иметь с ними сношения, то эти дурные имели бы возможность творить, что им угодно, и ничем не сдерживаемое зло распространялось бы все больше и больше! Из того, что ваш господин — как вы его назвали? — имеет отношение с дурным человеком, ничего еще не следует. Это может одинаково свидетельствовать как не в пользу, так и в пользу его нравственных качеств. Все зависит от того, как он сам ведет себя.
XLIII
Доктор Герье задумался.
В самом деле, может быть, граф Рене был прав, и он слишком поспешно сделал свои заключения о понравившемся ему сначала Степане Гавриловиче.
Ему было лестно также, что о нем все-таки давали хорошие рекомендации, и это не могло не затронуть его самолюбия.
— Пусть так! — сказал он. — Мне очень приятно, если господин Трофимов рекомендует вам меня, значит, он считает, что я на дурное не способен, и, значит, он считает дурным то, на что именно я считаю себя неспособным. И если он пишет вам…
— О, нет! — перебил его Рене. — Это не он мне пишет, потому что тот, чье это письмо, живет в Германии, он написал в Петербург, а оттуда его письмо препроводили ко мне вместе с другими письмами об этой барыне. Вы здесь находитесь при ней?
— Да, при ней! — подтвердил доктор.
— И знаете, зачем она приехала?
— Нет, об этом не имею ни малейшего понятия.
— Вы давно ее знаете?
— Очень недавно. И попал я сюда по недоразумению, думая, что на ее месте будет не она, а другая.
— Так что вы не посвящены в ее замыслы?
— Нисколько.
— Впрочем, я и не сомневаюсь в этом, потому что если бы вам были известны ее намерения, вы не могли бы отнестись к ним сочувственно, иначе мне не писали бы о вас того, что пишут.
— А разве в ее намерениях есть что-нибудь преступное?
— Преступного, с формальной точки зрения закона, она ничего не замышляет, но, с точки зрения чистой морали, дело не совсем благовидно!
— Вы мне можете объяснить, в чем это дело? Я вам даю слово, что буду молчать, если потребуется.
— А смолчать вы сумеете?
— Будьте покойны, сумею!
— Впрочем, если и проговоритесь, от этого худа не будет, потому что все равно, рано или поздно, она должна узнать, что мы видим ее карты гораздо яснее, чем она сама. Она желает представиться королю и передать ему сведения из Петербурга, якобы в качестве его приверженицы, желающей ему добра. Двор наш, пользуясь гостеприимством России, разумеется, в данную минуту во многом — прямо скажу — зависит от русского государя. И там, в Петербурге, во дворце, борются относительно нас два течения: одно составляют все окружающие государя, находящиеся под влиянием консула Бонапарта, которому король Людовик XVIII не дает спокойно спать в Париже, другое течение представлено одним человеком, и этот человек — император Павел, рыцарски предложивший нам гостеприимство в России. Пока он расположен в нашу пользу, нам нечего бояться никого, и мы можем спокойно ждать, пока состоится торжественный въезд Людовика XVIII в Париж для того, чтобы занять опустевший ныне трон Франции.
— А вы думаете, это случится когда-нибудь? — невольно вырвалось у Герье.
— Я уверен в этом! — серьезно произнес Рене, как человек, который не допускает и тени сомнения. — Я уверен в этом, — повторил он. — Рано или поздно это случится, быть может, не скоро, но наверное случится! А пока мы должны зависеть от других и оберегать себя сколько возможно. Император Павел является нашей защитой, и, разумеется, нынешнему консулу Бонапарту выгодно поссорить его с нашим королем. Для этого он не пренебрегает ничем и пользуется даже услугами иезуитов в Петербурге. Врагам нашим необходимо хоть чем-нибудь скомпрометировать Людовика XVIII в глазах Павла; появление вашей госпожи…
— Драйпеговой! — подсказал Герье, видя, что граф затрудняется произнести эту фамилию.
— Ну, да! Все равно, как вы ее называете. Ее появление здесь — одна из тех ловушек, которые ставятся нам на каждом шагу. Она достала рекомендательные письма от преданных в Петербурге королю лиц и явилась сюда с предложением своих услуг, хотя бы для передачи в Петербург писем, которые неудобно доверить почте. Расчет понятен: авось ей доверят что-нибудь, могущее не понравиться императору Павлу, и тогда ее дело будет сделано. Она и не подозревает, что сама же в своих рекомендательных письмах привезла шифр, который раскрывает весь план ее или, вернее, людей, пославших ее.
— Так что если вы осведомлены уже обо всем, то, по всей вероятности, она не будет допущена к королю?
— Это было бы самое простое, но, к сожалению, два других рекомендательных письма — от таких лиц, желание которых нам нужно исполнить, чтобы не раздражить их отказом лицу, снабженному их рекомендацией. Я доложу королю, и король примет ее в аудиенции.
— Значит, я так и могу передать ей это?
— Да, прошу вас, передайте! Вы напишите мне адрес, по которому можно будет послать приглашение с извещением, когда у короля будет прием. Вы по-немецки пишете?
— Пишу! — ответил доктор Герье.
— Так вот, пожалуйста! Напишите немецкими буквами, где живет эта госпожа! — и граф передал доктору листик синей с золотым обрезом бумаги и перо.
XLIV
Когда граф передал доктору перо и бумагу, он отодвинул в сторону безделушки, стоявшие на том конце, у которого сидел Герье, чтобы тому было удобнее писать.
При этом случайно к доктору повернулась одна из рамок с миниатюрой, и доктор, уже принявшийся было выводить немецкие буквы и мельком взглянувший на миниатюру, так и остановился с пером в руках, во все глаза уставившись на маленький портрет. На нем было изображено личико девочки-подростка, в котором легко было узнать ту молодую девушку, которую Герье видел в Петербурге.
Это была, несомненно, она, потому что, как был уверен Герье, такой красоте, как ее, повториться нельзя! На портрете лицо было лет на семь или восемь моложе, но те же глаза, те же черты лица и даже то же детски-испуганное выражение, сохраненное ею до сих пор.