Нэнси толком не знала, что сказать. Теперь мальчик знает правду, — наступил момент, которого она всегда боялась. Боб давным-давно хотел посвятить сына в реальное положение дел, но Нэнси настаивала, что Уильям еще слишком маленький, хотя и отдавала себе отчет в том, что с ним будет проще говорить на эту тему, чем с любым другим ребенком такого возраста. Она не хотела признавать, что просто боится. Нэнси любила Уильяма — ребенка, о котором они столько мечтали и молились. Когда социальный работник передал ей на руки маленького девятимесячного мальчика, она поняла, что ее мечты наконец-то сбылись.
Но, пока он рос, каждый день какие-то неуловимые детали напоминали Нэнси о том, что он не ее сын — в биологическом смысле этого слова. Ни внешне, ни цветом глаз и волос мальчик ни капли не походил на нее, а его интерес к науке и научной фантастике шел вразрез с тем почтением, которое Нэнси питала к религии. Тот факт, что никогда, даже крошкой, ребенок не называл ее мамой и вместо этого пытался выговорить «Нэнси», тоже внес свою лепту. И, конечно, навязчивое ощущение, что этот мальчик не такой, как другие дети, никогда не оставлявшее ее. Уильям откуда-то знал то, что никоим образом не мог узнать, слышал то, чего не слышала она. И это пугало Нэнси.
Несмотря на любовь к приемному сыну, она боялась, что, если тот узнает правду о своих биологических родителях, то еще больше отстранится от них с Бобом и, может быть, даже захочет найти свою настоящую семью. Нэнси осознавала, что это глупо, что он пока всего лишь ребенок, но страх все равно не давал ей покоя. И поэтому Боб в конце концов уступил и согласился рассказать все Уильяму позже, но чем старше мальчик становился, тем тяжелее было решиться на разговор.
Случившееся застало Нэнси врасплох, и у нее не хватило решимости собраться с духом и расставить все точки над «i». Только не сейчас. Слишком рано. Она еще не придумала, что сказать и что сделать.
— Уильям, иди в свою комнату. И оставайся там.
— Но я не нарочно, прости… — попытался извиниться он, но замолчал на полуслове, встал и принялся собирать бумаги, чтобы положить их обратно в коробку.
— Я уберу, — сказала Нэнси, склонившись над ним. — Иди. Сейчас же.
Уильям побежал в свою комнату и закрыл за собой дверь. Подумаешь, он все равно уже запомнил все, что там написано. А в следующую минуту он внезапно обнаружил, что по щекам текут слезы. Уильям бросился на кровать и позволил себе разрыдаться в подушку. Почему? Почему? — снова и снова отдавался у него в голове единственный вопрос. Почему они не сказали ему? Кто он? Кто его родители? У него была семья? Братья? Сестры? Тети? Дяди? Бабушки и дедушки? Почему родные люди отказались от него? С ним что-то не так? Уильям не мог отделаться от страха, что за те девять месяцев, которые он провел со своей настоящей матерью, она разглядела его «странности» и решила отказаться от ребенка. Если бы Ван де Кампы знали, что он не такой, как все, они бы тоже отдали его?
Уильям рыдал и всхлипывал, как ему показалось, целую вечность. Вся его жизнь, та, к которой он привык, теперь казалась зыбкой и расплывчатой. Несмотря на свои необыкновенные умственные способности, Уильям все равно оставался обычным семилетним мальчиком. В таком возрасте мир состоит из постоянных величин, которые всегда остаются неизменными и незыблемыми. Правила есть правила — вот и все. Родители есть родители. Такие вещи не меняются. Хотя Уильям много читал про остальной мир в журналах вроде «National Geographic» и «Scientific American», вселенная, в которой он жил, включала в себя только Мидвилль и окрестные фермы, а все за пределами шоссе 161 и федеральной автострады находилось все равно что на другой планете. Уильям никогда не думал, что мучившее его чувство отчужденности имеет право на существование. Одно дело просто отличаться от других и считаться немного странным, совсем другое — прийти в этот мир неизвестно откуда, неизвестно, от кого.
Раздался стук. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Боб.
— Уильям, можно войти?
Мальчик вытер слезы.
— Да, сэр.
Боб вошел и сел на край кровати.
— Ну вот, дружище, теперь ты знаешь нашу страшную большую тайну, да? — он мягко улыбнулся мальчику.
Уильям просто кивнул. Он не знал, что сказать этому человеку — человеку, которого считал своим отцом. Единственному, кого мог представить в этой роли.
Боб вздохнул и попросил Бога помочь ему подобрать правильные слова. Он много лет спрашивал себя, что скажет Уильяму в тот день, когда обнаружится правда. Боб знал: в глубине души Нэнси надеялась, что им вообще удастся вообще всю жизнь избегать этого разговора, но он не сомневался в том, что рано или поздно сын поймет все сам. Он отрепетировал несколько вариантов речи, но ни один из них почему-то сейчас не шел на ум.
— Уилл, послушай-ка. Даже не представляю, что ты думаешь сейчас, но просто послушай меня.
Боб вдохнул поглубже и продолжил:
— Мы с Нэнси почти пятнадцать лет пытались завести ребенка. Только об этом всегда и мечтали — вырастить малыша, любить его и чувствовать ответную любовь. И неважно, наш он по крови или нет. В один прекрасный день наши молитвы были услышаны: из агентства позвонили и сказали, что прелестный маленький мальчик ищет семью.
Боб опустил глаза и погладил Уильяма по взъерошенным рыжим волосам.
— Мы понятия не имеем, что случилось с твоей настоящей матерью. Тебе было девять месяцев. Немного странно, конечно, но зато нам удалось все оформить всего за неделю — очень быстро. Тебе сделали анализы, убедились, что ты здоров. В агентстве нам сказали только, что твоей маме это решение далось очень-очень нелегко. И что она не замужем.
Уильям внимательно слушал, и Боб продолжил:
— Думаю, после рождения ребенка ей стало очень тяжело зарабатывать на жизнь. Девять месяцев она пыталась найти выход, но поняла, что дальше станет только хуже. Поэтому и отдала тебя нам, ради твоего же благополучия. Не знаю, в чем было дело, сынок. Это просто мои догадки. Мы с Нэнси никогда ее не видели и понятия не имеем, кто она и откуда. Нам известно только то, что написано в этих бумагах, — медицинская история. И все. Мы ничего не знаем ни о твоем отце, ни о том, где он был, когда все это случилось.
— У нее был рак, да? — спросил Уильям. — Может, она опять заболела? Думаешь, она умерла?
Боб никогда об этом не задумывался, но такая версия показалась ему убедительной. Умирающая мать-одиночка, конечно, стала бы подыскивать семью для своего сына. С другой стороны, кажется, у нее были братья и родители. Почему они не взяли Уильяма? Все это Боб не стал произносить вслух и просто пожал плечами.
— Не знаю, сын. Надеюсь, что нет. Но, как это ни ужасно, все может быть.
Уильям потупил взгляд, тщетно пытаясь разобраться в своих чувствах. Почему-то легче принять, что ты сирота, чем-то, что от тебя отказались.
Боб задумчиво разглядывал разнообразные рисунки на столе Уильяма и разложенные вдоль стены поделки. Все это — маленькие научные проекты и эксперименты в разных стадиях готовности. Удивительный мальчик. Боб не мог вообразить, как кто-то мог добровольно отказаться от него. Нэнси тоже не раз и не два задавалась этим вопросом. Наверное, они никогда не узнают правду. Боб снова перевел взгляд на Уильяма.
— В любом случае теперь это не имеет значения. Мы усыновили тебя, ты наш сын. И мы тебя любим. Наши чувства никогда не изменятся — ни сейчас, ни через много лет, когда ты вырастешь. Ты провел все свои дни рождения, Рождество, Дни Благодарения с нами. С нами ты сделал свои первые шаги, произнес первые слова. Таким, как сейчас, ты стал благодаря мне и твоей матери. Нэнси — твоя мать теперь и всегда ей будет. Ты мой сын, и я горжусь тобой.
Боб неловко привлек к себе мальчика. Уильям обнял его в ответ, чувствуя себя немного лучше. Но в душе мальчика все равно грыз маленький червячок сомнения. Он всегда ощущал какую-то натянутость в отношениях с матерью, словно та что-то скрывала от него. Не догадываясь, впрочем, что всему виной страхи самой Нэнси: не повлекут ли странности Уильяма большие неприятности? Не стоит ли за упорным нежеланием мальчика обращаться к ним «мама» и «папа» отказ считать ее и Боба своей настоящей семьей? Не оставит ли он их в один прекрасный день, отправившись на поиски своих биологических родителей? Или — самое ужасное — не вернутся ли они сами когда-нибудь за своим сыном? Из-за всех этих сомнений и переживаний Нэнси чувствовала себя неспокойно и неосознанно отгораживалась от Уильяма, опасаясь, что тот, сам того не желая, причинит ей боль. Мальчик каким-то загадочным образом ощущал это. Он знал, что Нэнси любит его, но между ними была пропасть, и теперь, из-за этого открытия, она стала еще больше.