Думанов слушал болтовню назойливого попутчика, что называется, вполуха, а иногда и совсем терял смысл произносимых толстяком слов. Настороженность его постепенно прошла. Непохоже было, чтобы шпик мог так искусно притвориться. Немного смущала манера попутчика неожиданно, в лоб задавать вопросы, но это скорее всего привычка умелого коммивояжера. Повторив мысленно эти доводы, Тимофей успокоился. Он совсем перестал слушать собеседника, невнятно и не к месту отвечал на его редкие вопросы, а потом и вовсе задремал.
Не имея привычки спать сидя, он неожиданно заснул глубоко и спокойно, а проснулся лишь в сумерки, когда поезд подходил к Выборгу. Толстяк все еще был в купе. Увидев, что Думанов смотрит на него, он развел руками.
— Ну и мастак вы спать, — сказал он добродушно, — этак часа четыре кряду в узах Морфея провели. И все небось оттого, что мой рассказ на вас дрему навел. Не обессудьте — болтуном стал… А вот спать в дороге не могу. А вам можно и дальше дремать. А я уже приехал, мне в Выборг надо. А не хотите спать, так я газеточки вам оставлю. Вчерашние, петербургские. Всего хорошего, господин совладелец мастерской. Спасибо за компанию, мне пора выходить.
Ему действительно пора было выходить, потому что поезд уже минуты три как стоял у перрона выборгского вокзала. Лицо толстяка было красным от возбуждения, маленькие глазки сверкали. Бросив «Новое время» на сиденье, он торопливо подхватил саквояж и выбежал из купе.
Думанов увидел сквозь мокрое стекло, как он небрежно отмахнулся от носильщика и, величественно подняв голову, прошествовал к выходу. И только сейчас он почувствовал, как надоел ему своей болтовней назойливый пассажир. Только бы в Выборге еще кого-нибудь не подсадили бы в купе!
Но здесь никто не садился. Когда поезд тронулся, Думанов взял с диванчика брошенную попутчиком газету, чтобы свернуть ее, но тут взгляд его машинально выхватил из текста слово: «забастовка». Наверное, обычный читатель «Нового времени» скользнул бы по этому слову равнодушными глазами. Но для рабочего, уже не раз познавшего на своей шкуре все то, что связано с забастовкой, — и испуганные, мятущиеся взгляды жен, и впавшие щеки день ото дня недоедающих детей, и тревожные мысли по ночам, бесцеремонные набеги полиции на рабочие кварталы, и ожоги от казацкой нагайки, — это слово наполнялось особым смыслом.
Рабочие, как правило, бойкотировали «Новое время», не покупали и не читали. Но на этот раз Думанов развернул газету. Корреспонденты с мест сообщали — в Луганске забастовали рабочие заводов Гартмана и Патронного, в Нижнем Новгороде — рабочие Сормовского, под Москвой — рабочие Коломенского. Все стачки, как одна, были связаны с недавними событиями на Ленских приисках, люди требовали наказания виновных в кровавом расстреле, они знали, что в далеком Бодайбо как ни в чем не бывало разгуливал на свободе, занимался привычными делами фатоватый жандармский ротмистр — прямой виновник массового убийства. Газета сообщала, что Трещенков занимается обысками рабочих и политических ссыльных, производит аресты. Правительство демонстративно не трогало жандарма-убийцу, и это вызывало боль и ненависть у рабочих. И эти же боль и ненависть переполняли сейчас сердце Думанова.
Газетные заметки вновь заставили его задуматься о поручении, с которым он ехал в столицу, и снова груз чудовищной ответственности навалился на него.
Толстяка, ехавшего с Думановым в одном купе и сошедшего в Выборге, по-видимому, хорошо знали здесь. С ним, приподняв фуражку, почтительно поздоровался носильщик на перроне, ему благосклонно кивнул железнодорожный жандарм в станционном зале, а портье небольшой гостиницы близ привокзальной площади встретил его радушной улыбкой, назвал по имени-отчеству — Поликарп Нилыч, отвел приличный и недорогой номер с окнами, выходившими на тихий дворик. Служащего компании «Зингер» ценили и за его положение, и за щедрые чаевые.
Что-что, а денежки у него всегда водились. Его знакомые не подозревали даже, что черпает он их сразу из трех источников. Официальное содержание он получал в отделении фирмы, расположенном в Петербурге на Невском. Кроме того, он получал разовые суммы из германского посольства от лиц, с которыми встречался тайком и которым сообщал кое-какие сведения о русских военных кораблях, почерпнутые в общении с женами морских офицеров, с домашней прислугой, с портовыми служащими. С год назад к двум источникам дохода прибавился еще один. Как-то раз в Гельсингфорсе с ним будто бы случайно встретился в ресторане одетый в штатское платье жандармский ротмистр и предложил сообщать ему регулярно об услышанных среди обывателей разговорах, затрагивающих политическое положение, о встреченных во время поездок подозрительных людях.