Поликарп Нилыч Евстафьев не стал отнекиваться, охотно написал требуемую расписочку. Что ж он, дурак, что ли, чтобы от даровых денег отказываться? Сведения об услышанных разговорах он сообщал с тех пор регулярно. Однажды уведомил и о некоем господине в пенсне, ехавшем из Стокгольма и уж больно нервно следившем за одним из своих чемоданов. Сойдя с поезда в Выборге, Евстафьев доложил о своих подозрениях уполномоченному Финляндского управления. Позднее знакомый ротмистр рассказывал ему, что чемодан того господина досмотрели на пограничной станции Белоостров и обнаружили в двойных его стенках антиправительственные эсеровские книжки. Правда, задержанный оказался петербургским адвокатом и вовсе не из числа революционеров. За границей его уговорили перевезти чемодан, за которым потом явятся к нему на квартиру. Литературу изъяли, а через несколько дней удалось выследить и того, кто за ней явился в Петербурге.
Сегодняшний сосед по купе тоже показался Евстафьеву подозрительным. Едет во втором классе, одет прилично, а вот руки как у рабочего. Да и костюм не по плечу — мешковат. Но потом, когда попутчик сказал, что он совладелец небольшой плавучей мастерской, подозрение стало рассеиваться. Во время своих поездок Евстафьев встречал владельцев буксиров, которые несли вахту вместе с матросами, хозяев мелких мастерских, пошивочных, булочных, работавших вместе со своими слесарями, портными и пекарями. В небольшом деле не всякий может позволить себе в конторе рассиживаться. А этот, может быть, из инженеров даже или же недоучка. Но хозяйство, однако, знает. И насчет доходов с мастерской с достоинством ответил. А главное — никакой нервозности в нем не было. Вишь — заснул даже во время разговора с незнакомым.
Нет, тут дело такое, что опростоволоситься можно. Потом тебя же носом ткнут. Так что пускай жандармы в Белоострове сами разбираются, отчего человек с мозолистыми руками вдруг во втором классе едет, а не заметят мозолей — так это их печаль. А уж он о попутчике сообщать не станет. Ему, Евстафьеву, и отдохнуть сегодня не мешает, закатиться в уютный ресторанчик, а потом и поспать вволю. Назавтра ждут нужные переговоры насчет новой партии зингеровских машинок.
В то время, когда везущий Думанова экспресс покидал Выборг, в Петербурге по адресу Ивановская, 14, в доме, где помещалась типография «Художественная печать», шел неприятный разговор между издателем новой газеты Полетаевым и метранпажем Приходько.
— Нехорошо у нас получается, Николай Григорьевич, — говорил метранпаж, — растрезвонили на всю Россию о газете, а печатать-то, оказывается, не на чем. Не знаю, может, и будет время, когда газету по телефону или телеграфу передавать будут, а пока ее без бумаги не выпустишь… И как это могло случиться такое? Ума не приложу…
Полетаев, сидевший за столом, прикрыв бородку согнутой ладонью, ничего не ответил. Его осунувшееся лицо с синевой, легшей под глазами, было усталым. Заботы о составе первого номера, наборе статей, верстке полос поглотили без остатка все время. Все, казалось, подходило к благополучному завершению, как вдруг все застопорилось из-за причины, которую никак нельзя было предвидеть. Хозяин типографии неожиданно заявил, что запас бумаги вышел и нет никакой надежды вовремя его пополнить. День был субботний, и чем ближе он подходил к концу, тем меньше оставалось надежд на то, что бумагу удастся раздобыть на каком-нибудь складе.
Через застекленную перегородку конторки Полетаев видел бесцельно слоняющихся возле ротации печатников. Время от времени кто-нибудь из них наклонялся к машине, подвинчивал что-то или лишний раз капал куда-то из масленки. Но обе машины — на одной должна была печататься уже известная читателям «Звезда», а на другой новорожденная «Правда» — стояли…
— Эх, Григорьич, — продолжал говорить метранпаж, — по городам да по заводам подписные деньги собрали, а теперь — на-кась выкуси? Откуда же уважение от читателей будет?
— Да брось ты нудеть! — в сердцах сказал Полетаев. — И без тебя тошно.
Он встал из-за стола, рывком открыл дверь в помещение типографии. Его сейчас же окружили рабочие.
— Ну, что, товарищ Полетаев, ничего не слышно?
Он медленно покачал головой и как раз в этот момент увидел ворвавшегося в типографию до крайности возбужденного и взъерошенного Гертвига. И, еще не услышав от него ни слова, уже по одному радостному выражению его лица Полетаев понял, что пришло спасение. Печатники увидели, как просветлело его сумрачное лицо, глаза по-молодому заблестели.