Чтобы и волки были сыты, и овцы целы — о таком Степан Петрович и думать не мог, — понимал, что этого не бывает. Иное дело — волков вовремя накормить. Тут уж они присмиреют. И надо было действовать так, чтобы репутация служащих министерства внутренних дел не пострадала. И еще одно надо было предусмотреть — чтобы не было во всем деле заслуги самодовольного Коттена. Впрочем, докладывать министру будет Белецкий сам, а потом и все раскрытие заговора станет его заслугой. Что же касается чинов морского ведомства, то надо ошеломить их нежданным известием, не дать времени на размышление, взять за горло и не выпускать. Пока задним числом разберутся — дело будет сделано.
С начала тысяча девятьсот двенадцатого года в столице один за другим, раз, а то и два в месяц, проводились «Дни цветов». В Петербурге развелось слишком много благотворительных обществ, но у них, как правило, было мало денег. «Дни цветов» и предназначались для выкачки средств из петербургского обывателя.
Сама организация «дней» была делом нехитрым. Благотворительное общество, пожелавшее провести свой «день», прежде всего создавало подготовительный комитет, куда непременно включали какого-нибудь князя или сенатора, известного певца или писателя, супругу высокопоставленного лица, богатого финансиста или купца. Комитет закупал цветную бумагу, проволоку, картон, клей. Десятки барышень — институтки, гимназистки, воспитанницы частных учебных заведений — клеили картонные кружки для сбора денег, мастерили из лоскутов шелка и из цветной бумаги искусственные цветы.
О проведении «дня» заранее объявлялось в газетах, и, когда он наступал, сотни дам-добровольцев устремлялись на улицы города, в присутственные места, на вокзалы, в парки, в магазины, в кафе и рестораны, в трамвайные вагоны — предлагать петербуржцам матерчатые и бумажные цветы. Цена за цветок не устанавливалась. Покупатель опускал в прорезь кружки сколько хотел или мог, а за это ему на грудь прикалывали цветок — своего рода индульгенцию, освобождавшую его от назойливости остальных сборщиц, поджидавших прохожих на каждом углу. Репортеры столичных газет в «Дни цветов» дежурили в излюбленных местах, чтобы на следующий день петербуржцы могли прочитать о том, что министр К. отдал за цветок пятьдесят рублей, а купец первой гильдии М. отвалил двести целковых.
…В воскресенье 15 апреля общество борьбы с туберкулезом провело в Петербурге «День белого цветка». Мария Михайловна фон Эссен — жена начальника морских сил Балтийского моря — состояла в организационном комитете и потому всю неделю занималась вместе с другими подведением итогов. Дело было хлопотливым, потому что в большинстве кружек лежали медяки и подсчет отнимал уйму времени. Конечно, сама адмиральша мелочь не пересчитывала — на это отрядили институток, но дел у нее и без того хватало. Надо было дежурить в помещении комитета, принимать хроникеров, гасить вспыхивающие среди институток ссоры, определять, сколько рублей передать в ту или иную неимущую семью, где были туберкулезные больные.
Когда при вскрытии очередной кружки обнаруживалась крупная купюра, в комитете наступало оживление. Чаще всего было известно, кем она положена, но иногда приходилось гадать.
Вот и сегодня уже к концу дня обнаружили довольно крупную сумму. Вся кружка была забита бумажными купюрами. Больше всего было десятирублевых, но среди них была и свернутая трубочкой сторублевка. Тут же выяснилось, что в «День белого цветка» с этой кружкой находилась в кулуарах Государственной думы баронесса Икскюль, и потому учредители комитета обратились к ней за разъяснениями.
— Теперь я все понимаю! — воскликнула экспансивная баронесса. — Именно о чем-то подобном я и подозревала. Ну, конечно же, это он — известный деятель думы, октябрист Звегинцев… такой стройный, подтянутый человек… Говорят, что он в молодости был моряком. Я подошла к нему с кружкой и спросила, в какую сумму оценивает он белый цветок? Но он улыбнулся такой тонкой улыбкой и сказал, что не нужно называть сумму — он так не любит шумихи! Он от всего сердца отдаст все, что есть в наличии. Достал портмоне, вынул все, что там находилось, оставил себе только серебряный рубль на извозчика, а остальное положил мне в кружку. Я хорошо помню, что там было два червонца, пять рублей, а одна купюра была свернута трубочкой. Господин Звегинцев так ее и опустил. Я узнаю ее! О, благородный и скромный человек! Теперь я все понимаю — он не хотел привлекать к себе дешевого внимания прессы.