Гром выстрелов больно бил по барабанным перепонкам, и после стрельбы долго побаливали уши. И все же Сергею нравилось, когда орудия открывали огонь. Была в них грозная мощь, от которой замирало сердце.
Обычно адмирал Эссен руководил учениями с мостика крейсера «Рюрик», отдавая приказы командирам кораблей с помощью флажных сигналов, заставлял их отрабатывать до совершенства элементы боевой подготовки, нещадно распекал за малейшую оплошность. Иногда он посещал линейные корабли на своем белоснежном юрком катере.
В ходе учений Сергей два раза видел командующего морскими силами совсем близко. Этот грузный, медлительный с виду адмирал обладал поистине неистощимым запасом энергии и упрямства. Он часами не покидал ходового мостика, отказывался от обеда в кают-компании, ограничиваясь чаем, который приносили ему вестовые. Когда начинались стрельбы, адмирал подносил к выцветшим голубым глазам тяжелый морской бинокль и замирал, ожидая попадания. Если снаряды один за другим шли мимо цели, лицо Эссена багровело, седая бородка нервно подрагивала, и он цедил сквозь зубы забористые ругательства, от которых вытягивались и каменели лица стоявших на мостике офицеров. При удачных попаданиях открыто радовался, не скупился на поощрения.
Однажды, когда носовая башня со второго выстрела накрыла мишень, Эссен оторвал от глаз бинокль, сказал громко (Сергей, стоявший под мостиком, слышал каждое слово), что именно так всем морякам следует относиться к своему делу. Он попросил пригласить к нему после стрельб лейтенанта Затурского для выражения личной благодарности, а всему расчету предоставить вне очереди увольнение на берег и выдать по рублю из своих личных средств.
Услышав это, Сергей был обрадован — ему и Недведкину никак не удавалось встретиться с унтер-офицером Ярускиным на берегу, потому что увольнения, как назло, не совпадали, а им крайне нужно было в следующий раз очутиться на берегу вместе — предстояло провести первое после гельсингфорсских арестов нелегальное собрание. Только бы до прихода в Ревель самому не нарваться на дисциплинарное взыскание.
А получить замечание, попасть в разряд штрафованных можно было в любой момент. В матросской жизни, известное дело, не довернешься — бьют и перевернешься — бьют… Старший офицер корабля Миштовт наводил своими мерами такой порядок, что матросов бросало в дрожь от одного только его имени. Даже офицерам непонятно было его особое рвение. До поры до времени Миштовт, как и командир корабля, обязан был хранить в тайне приближающийся визит монарха на корабль. Но оба они и не подозревали даже, что тайна эта благодаря дыре в переборке стала уже достоянием нескольких матросов, среди которых был и матрос второй статьи Краухов.
В отличие от многих на корабле Сергей прекрасно понимал, чем вызвано небывалое рвение старшего офицера. Следовало быть особенно осторожным, чтобы не нарваться на взыскание.
У Миштовта была скверная привычка подойти со спины к работающему матросу так, чтобы тот не видел его, и молча наблюдать. Совсем недавно — на второй или третий день после урагана — Сергей сам увидел, как запросто может придраться Миштовт к матросу.
Это было во время утренней приборки. При разводе на работы Сергею досталось в паре с комендором Силантьевым — тем самым, который при чтении газеты запнулся на слове «ампир», — драить латунные поручни на командирском трапе. Работали оба старательно. И вот в какой-то момент за спиной Силантьева вырос старший офицер. Надо было бы предупредить товарища, и самым верным способом для этого было встать «во фронт». Однако Миштовт жестом остановил его. Теперь Сергей, продолжая полировать тряпкой поручень, молил бога только об одном, чтобы товарищи не брякнули чего-нибудь такого вслух. К счастью, этого не случилось. Поймавший наконец-то напряженный взгляд Сергея Силантьев обернулся, увидел старшего офицера и вытянулся перед ним.
— Тебе что поручено делать, голубчик? — спокойно, почти ласково спросил Миштовт.
— Так что, медяшку драить, вашскородь!
— А как драить?
— Чтобы до полного блеска, вашскородь!
— Значит, до полного? А это у тебя что, голубчик? — старший офицер тыкал пальцем в маленькое тусклое пятнышко. — Отчего здесь полного блеска не вижу?
— Тряпочка загрязнилась, вашскородь, не извольте беспокоиться, мигом новую приволоку.
— Вот-вот, сходи, голубчик, за тряпкой, а ротному скажешь, чтобы он тебя после обеда на час под ружье поставил.
— Слушаюсь, вашскородь, — упавшим голосом отозвался матрос.