— А не больно ли торопишься? — спокойно спросил Недведкин. — Без связей с берегом, без предварительной договоренности с Петербургом не стоило бы назначать сейчас сроки восстания.
— Без связей, говоришь? — вдруг ощерился Баранников. — Боком могут выйти нам эти связи! Вот мы в прошлый раз сговорились с подпольным комитетом на берегу. А что из этого вышло? Пока согласовывали — начались аресты. И откуда мы знаем — не было ли провокатора среди тех, кому мы доверились?
— Чушь порешь! — сердито сказал Недведкин.
— Это почему же чушь? Пронюхала охранка о сроке восстания точно — аресты-то как раз накануне были.
— Пронюхала, да не все! Иначе тебя же в первую очередь и загребли бы… По тому, как аресты шли, думается, что жандармы только кое-что знали, а забирали подряд всех подозреваемых. Не могло быть среди наших товарищей на берегу провокатора! Пока мы еще всего не знаем, но я твердо верю, что не было у них предателей. А насчет восстания я лично и все наши с «Павла» возражать, конечно, не будем. Но об одном давай, Баранников, условимся твердо: мы на это дело без согласия Петербургского комитета не пойдем!
Стоявшие у ступеней памятника матросы загалдели, заговорили разом. В общей мешанине голосов улавливалась, однако, общая мысль: «Для чего ждать, если на кораблях хоть сейчас поднимутся?»
— Пойми ж ты, товарищ! — кипятился высоченный матрос со «Славы». — Нету терпежу совсем. Озверели ребята, в бой рвутся. Не достанем оружия — с голыми руками кинутся!..
— Но это мы уже слышали, — вмешался вдруг Вальцов, — пойдут с голыми руками, так всех и перестреляют. Восстание без оружия — глупость!
— Оравой и города берут! — возражали ему.
Страсти стали разгораться еще пуще, но тут со стороны Нарвского шоссе послышался негромкий, но отчетливый свист, и враз все голоса смолкли, матросы встревоженно переглянулись.
— Спокойно, товарищи! — сказал Недведкин. — Расходитесь небольшими группами, не спеша. Послезавтра по одному уполномоченному с каждого корабля надо прислать на явку по Таможенной улице…
Расходились в разные стороны по два-три человека. Высокий матрос со «Славы» положил соседу, идущему рядом с ним, руку на плечо, затянул дурашливым, тонким голосом песню.
Матросы с «Павла» неторопливо двинулись вдоль песчаного пологого берега, потом свернули к парку, по дорожке — вглубь. Шли молча, каждый думал о своем. Первым заговорил Ярускин:
— Что до меня, так я с Баранниковым согласен. Начинать надо безо всяких согласований. Хватит валандаться! Все равно народ нас поддержит. Покидаем офицеров за борт…
— Больно скор ты… — возразил Недведкин. — На словах оно все гладко получается, а вот как до дела дойдет… И потом скажи на милость: что это ты вдруг всех без разбору — за борт?
— А ты уж и пожалел! Нашего брата не больно жалели, когда с восстаниями расправлялись… Бьют, да еще плакать не велят.
— И все же офицер офицеру — рознь.
— А по мне — все они одинаковы. Все они бары. Всяк норовит обидеть. Хороших пока не видел!
Шедший впереди Вальцов вдруг обернулся, спросил у Ярускина:
— А хочешь — покажу?
— Ну, покажи!
Вальцов полез в карман, достал небольшой пакет, развернул бумагу и вынул величиной с открытку фотографию. Сергей первый заинтересованно подошел поближе. С глянцевой поверхности прямо в глаза ему смотрел морской офицер. Взгляд мужественный, твердый, спокойный, но в глубине широко поставленных глаз угадывалась затаенная печаль.
— Кто это? — озадаченно спросил Краухов.
— Лейтенант Шмидт…
— Да, это был человек, — задумчиво произнес Ярускин. — Только другого такого не найти, а тем более у нас на корабле.
— Может, оно и так, — сказал Вальцов, — но только я почему о лейтенанте Шмидте вспомнил? Нельзя же, в самом деле, о всех офицерах одинаково. И у нас на корабле разный народ. Сам же ничего дурного не скажешь насчет штурмана Соболева или артиллериста Затурского.
— Тут уж спорить не буду, — сдался Ярускин. — Этих двоих и на самом деле топить не за что, матросов зря не обижают — это факт. А еще, братцы, есть такой мичман Эльснер. Он тоже к матросам всегда справедлив!