- Да-а, - чуть помедлив и слегка заикаясь, ответил он.
- Укажите точную дату его рождения, а также смерти.
- Прохор родился, - медленно, с каким-то напряжением в голосе, заговорил Храмов, - тридцатого апреля тысяча девятьсот пятнадцатого года. А умер двадцать пятого декабря тысяча девятьсот тридцать пятого года. Я уже вам говорил...
- Да, да, - кивнул я, продолжая писать в блокноте, - но тогда я не записывал. Пожалуйста, о матери, Сергей Николаевич! фамилия, имя, отчество, рождение, смерть. Словом, анкетные данные.
- Храмова Мария Христофоровна. Родилась... Послушайте, я не понимаю смысла ваших вопросов...
- Ну, Сергей Николаевич, мы же с вами договорились. - Хорошо. Она родилась э-э... пятнадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто шестого года...
- Вы в этом уверены, Сергей Николаевич? Вы не ошиблись?
- Я... не понимаю...
- Ну, хорошо, мы к этому еще вернемся. Когда она умерла?
- Восемнадцатого ноября, - вяло ответил он.
- Что? Восемнадцатого ноября? - быстро спросил я. - Ваша мать умерла в этот день?
- В этот день ее похоронили, - поспешно ответил Храмов. - А умерла она пятнадцатого ноября сорок второго года.
- А откуда вы это так точно помните? Ведь в то время вас не было в Яблоневке, оккупированной гитлеровцами!
- Да, но я... - На мгновение он замялся. - Я же рассказывал вам, что после освобождения Яблоневки приезжал туда...
- Да, да, совершенно верно... Вылетело из головы Итак, остается отец. Когда он родился, Сергей Николаевич?
Он заметно побледнел. И не ответил.
- Что же вы, Сергей Николаевич? Назовите число, месяц. Год, хотя бы? А когда он умер? Число, месяц?..
Он молчал. Сидел, опустив глаза, сцепив руки на коленях, и молчал.
- Вам не кажется, Сергей Николаевич, что происходит какое-то недоразумение, а? Может быть, я задаю вам слишком трудные вопросы? Но поймите меня, я должен получить на них ответы.
- Для чего? - хрипло спросил он.
- Ну, хотя бы для того, чтобы с чистой совестью уехать из Старогорова и действительно не считать вас - даже в малейшей степени! - причастным к тому злополучному выстрелу в "Заре"...
- Итак, - перебил он меня, - вы по-прежнему считаете, что в "Заре" стреляли в инженера Храмова?
- Нет, я так не считаю...
- Вот видите! - воскликнул он.
- Но думаю, что все же стреляли в вас!
- Это, извините, уже софистика, - пожал он плечами.
- Да нет никакой софистики, - возразил я. - Сегодня у меня появилась одна версия. Я решил ее проверить. Кажется, моя версия вовсе и не версия, а реальность. Вы же не Храмов?
- А кто я? - Он словно бы весь затвердел. - Что за ерунда...
- Кто вы - этого я пока не знаю.
- Да нет же, - как-то жалобно проговорил он, - я и есть Храмов.
- Первое сомнение вы во мне заронили, когда сказали, что не знаете Семена Евдокимовича Синицу. А знать-то его вы должны!
Инженер смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
- Далее. Вы сказали, что ваша матушка родилась пятнадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто шестого года. А между тем она родилась в другой день. На сей счет у меня есть вполне официальный документ, Сергей Николаевич, - заключение экспертизы.
Он молчал, не сводя с меня глаз. Не было в его взгляде ни злобы, ни ненависти, ни ожесточения. А таилось нечто обреченное и тоскливое.
- И, наконец, - продолжал я, - вы не знаете - ровным счетом ничего не знаете! - когда родился и умер ваш отец. Согласитесь, это более чем странно для сына. А знаете, почему вы ничего не смогли мне сказать о вашем отце?.. Потому что сведения о нем вы почерпнули из того же источника, что и мы. И вот он, этот источник, Сергей Николаевич!
С этими словами я вынул из портфеля "кладбищенский журнал" и протянул ему.
- На вашу беду, угол странички в этом журнале, где были записаны сведения о Николае Ивановиче Храмове, увы, оторван. Выходит, Сергей Николаевич, он уже тогда был оторван, этот уголок, когда и вы рассматривали регистрационный журнал...
Моя рука с протянутым журналом повисла в воздухе. Инженер никак не среагировал. Он замер,
- Конечно, - я положил журнал на столик, за которым мы сидели, - когда живешь под чужой биографией, всего ведь не учтешь... Ну, к примеру, что кто-то вдруг заинтересуется твоими родителями!..
- Все это ложь! - Он вскочил на ноги. Лицо его пошло пятнами - Все это ложь!..
- Зачем же нервничать? - пожал я плечами. - Если ложь, то опровергните меня.
- Я не собираюсь вас опровергать! - почти высокомерно заявил Храмов.
- Напрасно, Сергей Николаевич. По-моему, вы еще не до конца поняли ситуацию. Для вас очень многое отныне осложняется. Если раньше мы искали одно, то теперь нам предстоит выяснять еще и другое! Вы умный человек, Сергей Николаевич, и вы должны понять: если у нас зародилось подозрение, что вы живете под чужими документами, мы обязательно все узнаем. Рано или поздно. И ваше поведение, ваше молчание сейчас работают не на вас, а против вас, Сергей Николаевич...
- Я все сказал, - неожиданно твердо ответил он. И, резко повернувшись, пошел к двери.
Я задумчиво смотрел ему вслед.
Выйдя из НИИ автоматики, я отправился в горотдел милиции, чтобы оттуда позвонить генералу Хазарову. События неожиданно приняли такой оборот, что необходимо было поставить в известность обо всем Кирилла Борисовича.
- Хорошо, - сказал он, выслушав меня, - дождись Максимова, сейчас крайне важно, что он привезет после встречи с этим Синицей, и возвращайтесь в Волжанск. Я сегодня же поставлю в известность о Храмове областное управление Комитета государственной безопасности, А ты обеспечь в Старогорове наблюдение за инженером, чтобы он какого-нибудь фокуса не выкинул.
- Понятно, Кирилл Борисович.
- А ты молодец, Вениамин... Но пока у нас лишь одни подозрения. А нужны проверенные факты.
...Вечером приехал Максимов. Лицо у него осунулось, глаза запали, веки покраснели. Он не спешил начинать разговора. Я не торопил: уж больно усталый вид был у человека! Пусть, как говорится, отдышится.
- Вот, Вениамин Александрович, - печально произнес он, - приехал я.
- Вижу, что приехали, Иван Иванович, - улыбнулся я. - Как съездили? Удачно?
- По-разному, Вениамин Александрович. Но я вам все по порядку, если разрешите. Познакомился я с Семеном Евдокимовичем Синицей, с учителем бывшим из Яблоневской школы.
- Был у него такой ученик - Сергей Храмов?
- Был. Как же, говорит, прекрасно помню. Ну, я засомневался: все-таки более тридцати лет минуло, шутка ли сказать. А потом поверил, что мог он запомнить. Дело в том, что в тридцать восьмом году Яблоневская школа давала первый выпуск десятого класса, в котором Синица был классным руководителем. Какой же учитель забудет свой первый выпуск! Он мне наизусть всех учеников по фамилии и имени назвал. Всех - тридцать шесть человек... Ну, а Сергея Храмоаа запомнил еще и потому, что тот был парнишкой заметным голубятником и драчуном. И, главное, еле-еле тянулся по математике, которую преподавал Синица.
- Вот как!..
- Да, - кивнул Максимов, - говорит, что удивительная неспособность была у Храмова к математике. После окончания школы Храмов остался в селе, устроился работать в колхозном клубе киномехаником. Здорово он разболтался на этом деле. Мать приходила к Синице, просила повлиять на сына. Тот разговаривал с Храмовым, советовал, убеждал. А перед самой войной Храмов уехал в Харьков, решил в вуз поступать. Собственно, Синица и помог, договорился с председателем колхоза, что отпустят парня в город. Тогда ведь из колхоза не просто было уйти...
- Минуточку, Иван Иванович, - перебил я. - Значит, Храмов уехал из Яблоневки в сорок первом году?
- Да, - кивнул Максимов, - весной. А с тридцать восьмого по сорок первый работал в Яблоневке.
В анкете инженер написал, что в эти годы он работал на предприятиях Харькова. А на каких конкретно - не указал. Понятно, почему не указал: просто не знал!.. Больше у меня не было сомнений, что инженер Храмов - это не инженер Храмов. Но мои сомнения будут иметь цену лишь в том случае, если удостоверятся фактами...