Было десять часов, город уже почти опустел. Пестрота, которую новые времена налепили на старинные фасады, исчезла под покровом ночи — это снова был древний город, полный собственных темных тайн, замкнутый в себе, вслушивающийся в свои истории, обремененный унаследованными предрассудками, безумствами и заблуждениями. Никто не знал, сколько раз в его истории великие мечты о славе, власти и богатстве запутывались и терялись на маленьких улочках и в полуразрушенных домиках, но было ясно, что обычная жизнь здесь всегда была окутана обманчивым иллюзорным светом. Четверо шли по полутемным переулкам — сначала мастер Климе, затем Боян и Томе, в конце будущий парикмахер, который все время хотел быть рядом с Бояном, но под строгим взглядом мясника вынужден был возвращаться назад, к хвосту процессии. И хотя все это, по мнению Бояна, было бессмысленно и просто смешно, даже он не мог не проникнуться значительностью момента — в их поисках зарытых сокровищ было что-то торжественное, гротескно-пафосное и грустное.
— А что же мы инструменты не взяли? — спросил Боян.
— Нас у базилики Святого Эразма будет ждать Спасе, — поспешил сообщить Миле, он хотел добавить что-то еще, но Томе повернулся к нему с движением латника, которого укусила оса, и Миле замолчал.
Действительно, на дороге, ведущей в Стругу, у подножия базилики Святого Эразма стоял «Фиат-101» с потушенными фарами. Когда они подошли ближе, из машины вылез рыжеволосый мужчина в форме лесника с как минимум недельной щетиной, потянулся, выругался и открыл багажник.
— Целый час жду, — недовольно пробормотал он. — Два раза полиция проезжала. Не хватало только, чтобы они остановились и спросили меня, какого черта я тут делаю.
— Да ладно тебе, — сказал мясник. — Мы ждали, пока стемнеет.
— А если бы меня тут поймали — прощай, работа! У тебя-то есть лавка, тебе все равно.
Они вытащили инструменты из багажника, оглядываясь и прячась за машиной, когда по дороге кто-нибудь проезжал.
— Ну, давай, с Божьей помощью, — сказал мастер Климе. — Пошли.
— Помоги нам, святой Климент, — сказал Томе.
Они поднимались, продираясь через поросль — шли наобум, запинаясь о корни и обходя скалы. Ночь была теплая — пахло травой, нагретой за день пылью, высохшими на солнце коровьими лепешками. Склон был крутой, и подъем оказался трудным — не было даже тропинки, и они пробирались сквозь колючие кустарники, пытаясь идти хотя бы приблизительно в нужном направлении.
— Надо левее, — просипел Томе, — левее, не то мы спустимся в долину.
— Молчи, — повернулся к нему лесник. — Климе ведет, он знает, куда идти.
Боян помнил, что на вершине холма находятся руины какой-то каменной стены — прежде чем обосноваться на месте, где сейчас находятся Самуиловы башни, первые жители Охрида сначала выбрали для своего проживания именно этот холм. Но холм, который не казался таким уж большим, если смотреть снизу, похоже, теперь вырос, по крайней мере, вдвое. Несколько раз мастер Климе останавливался — переводил дыхание, кашлял, держась за грудь, сипя и хрипя, как будто кто-то проткнул воздушный шарик. Под ними по дороге проезжали машины, освещая путь короткими полосками света. Вдалеке виднелись огни города, и небо там было светлее, озеро же не просматривалось — на его месте была только черная тьма.
На вершине холма открылась поляна. На ней возвышался кусок стены из больших камней, обросших дикими растениями.
— Вот, здесь, — сказал Климе, тяжело дыша. — Тут я нашел план. Теперь ты, археолог, главный. Ты будешь нам указывать и вести.
Все повернулись к Бояну. Молча смотрели на археолога с холодным любопытством, в котором сквозило что-то враждебное и угрожающее.
Боян достал из кармана плитку и ритуальным движением показал ее всем по очереди, поднося к глазам. Мастер Климе держал в руках свой драгоценный кусок шлака, сняв с него тряпку, в которую тот был завернут, и подняв над головой, как реликвию — тайну тайн.
— Нас могут увидеть с дороги, когда мы стоим на фоне неба, — пробормотал лесник. — Давайте лучше пригнемся.
Все встали на колени у стены. Момент был торжественным. Взгляды устремились на Бояна.
Боян откашлялся. Потом осторожно поднес плитку к драгоценному шлаку в руках мастера Климе. Медленно, делая долгие паузы между словами, он произнес звучную фразу, загадочность которой темная ночь делала еще сильнее.
— Сатор, арепо, тенет, опера, ротас, — отчеканил Боян.
— Что он говорит, что он говорит? — тихо спросил Миле, но кто-то сзади шикнул на него, и он замолчал.