— Максуд, — сказал Боян голосом, полным укоризны. — Я к тебе со всей душой…
— Я помню, ты и вправду сделал доброе дело. И я тебе сделаю. Тут вот… — и он запнулся. — Тут кое-какие люди хотят тебя видеть.
— Какие люди?
— Есть такие. Которые этим занимаются, ну, копают. Они хотят тебя видеть, поговорить с тобой. Ты человек ученый, поэтому. И они заплатят столько, сколько надо, это не проблема.
— Где?
— Не здесь, не в Скопье. Они опасаются, понимаешь.
— Так где?
— Знаешь где Костоперская скала?
— Костоперская скала? Знаю… Только это далеко.
— Не очень-то и далеко. Час езды на машине. Завтра в полдень тебя там будут ждать. Приедешь?
— Приеду, — сказал Боян.
— Но только приезжай один.
— Ты будешь?
— Буду. Я буду тебя ждать. Не волнуйся, ничего с тобой не случится. Но приезжай один.
Закончив разговор, Боян просмотрел книги. В одной нашел интересовавшие его сведения. Костоперская скала была местом с несколькими слоями — доисторическое поселение, позднеримская крепость, средневековый некрополь. Пробные раскопки там начинали, но до настоящих, серьезных раскопок дело так и не дошло.
Он позвонил Майе.
— Поедешь один? Да ты с ума сошел!
— Они ничего мне не сделают — я им нужен. Не думаю, что они опасны.
— Но зачем ты лезешь во все это?
— Я любопытный.
— Но ведь они на самом деле вредят научной археологии. Уничтожают…
— Знаешь, — сказал Боян, — хоть я и археолог, мне кажется: то, что когда-то оказалось под землей, там должно и остаться. Все остальное — осквернение. Так что и те, и другие…
На слегка волнистой равнине поднимались две сплющенные горы: в попытке выразить свой немощный крик чрево земли извергло ошметки лавы, застывшие базальтовой грядой. Холмы — один слева, а другой справа — начинались с небольшого подъема, а затем внезапно превращались в каменный круг из огромных скал. На самой вершине была ровная площадка — как темечко на увенчанной короной голове. У подножия одного из холмов, того, который был справа от дороги, рядом с полуразрушенной водяной мельницей, Боян остановил машину.
Людей вокруг не было; дома вдали казались заброшенными.
Идя по грунтовой дороге, которая спиралью поднималась по каменной громаде, Боян заметил множество обломков керамики. Поднял несколько: в углах кирпичей была отметина, которую Боян сначала счел упрощенным чертежом лабиринта; но, приглядевшись получше, понял, что это был всего лишь знак, оставленный производителем кирпичей — неуклюжее движение пальцем по влажной глине, линия, которая, собираясь стать окружностью, закончилась, не слившись с началом, а повернув к центру.
Было нечто удивительное в этом следе человеческой руки, много веков назад оставившей на кирпичах свой отпечаток, но это был всего лишь отпечаток механического движения — ему не хватало смысла, оно не передавало никакую мысль. Боян бросил обломки в траву.
Над ним возвышались скалы с рваными краями — кто-то давно, а может быть, и не так уж давно, добывал тут камень, создав небольшую каменоломню. На самой вершине скалы стояла птица. Она была пепельно-серого цвета, но с оттенком красноватой ржавчины. Когда птица расправила крылья и взлетела, Боян понял, что это пустельга — маленький красный сокол, который живет вблизи человеческого жилья и особенно любит всякие руины.
Пустельга сделала над ним круг и вернулась на старое место.
Боян почувствовал на себе сосредоточенный взгляд птицы. Он был здесь чужаком; птица — хранительницей святого места. Она явно хотела понять его намерения, и Боян посчитал естественным это желание птицы узнать цель появления двуногого существа, незваного гостя, в ее царстве.
Он легко нашел дорогу между скалами и, кое-где цепляясь за камни руками, поднялся наверх. Открывшееся пространство показалось ему похожим на естественную крепость: в неправильном круге из гигантских скал, расположенных, как зубцы короны на вершине кургана, находилось небольшое плато, поросшее травой. Вокруг царила тишина — казалось, что существа, живущие здесь, заключили неписаный договор не нарушать ее. Пустельга, бесшумно взмахивая крыльями, описала в небе над Бояном еще один круг и исчезла за горой. Интересно вели себя ящерицы: они молниеносно меняли положение — их тела были похожи на некую движущуюся клинопись на каменном пергаменте.
Посланник далекой империи, находящейся в упадке, прибыл к оракулу, который один мог сказать, что нужно сделать, чтобы избежать вторжения варваров и разорения поселений. Но чем дальше входил он в святилище, тем яснее понимал, что пришел слишком поздно: храм разрушен, служители разбежались, священная утварь разграблена.