В дверь робко постучали.
— Войдите.
Женщине, несмело вошедшей в кабинет и остановившейся у порога, было лет двадцать пять, но выглядела она значительно старше. Все ее нехитрые попытки прихорошиться: яркая помада, свалявшийся шиньон, резко отличающийся по цвету от собственных волос, — старили ее и придавали жалкий вид. Грязно-бордовое, плохо сшитое пальто с воротником из облезлой ондатры, застиранная паутинка, с трудом держащаяся на шиньоне, белые, заляпанные грязью и явно не из этого ансамбля, сапоги-чулки свидетельствовали не о хорошей жизни, гораздо хуже той, которую могла бы себе позволить продавщица крупнейшей в районе торговой организации.
— Здравствуйте, — захлебываясь слезами, произнесла женщина.
— Здравствуйте, — ответил Проводников. — Садитесь, пожалуйста.
Продавщица с трудом добрела до стула и неуверенно опустилась на краешек.
— Слушаю вас, — сказал Проводников.
— Простите меня, товарищ начальник! — выкрикнула женщина. — Ради бога, простите!
— При чем же здесь прощение? — возразил Проводников — Если бы дело касалось только меня и вас, вам не о чем было бы беспокоиться.
— Товарищ начальник!..
— Но речь идет о том, что вы нарушили закон. Понимаете? Так что ничем помочь не могу. Может быть, штраф научит вас…
— Я бы согласна, согласна на штраф! — перебила женщина. — Но я… меня… меня уже штрафовали! Меня теперь права в торговле работать лишат!..
— Ах вот оно что! Это у вас не первый случай. Да. Вот видите, что получается? Вас уже наказали однажды, но выводов вы для себя не сделали. Ну, так тем более, что же я могу для вас сделать?
— Товарищ начальник, но как же я теперь? У меня ребенок! Я бабке плачу, чтобы она с ним сидела… от себя отрываю… Видите, как я одета? А ведь я… я еще молодая… Мне место в садике пообещали, новый леспромхозовский к Новому году сдается… А теперь… теперь как?.. Мужа нет…
— А был муж? — спросил Проводников.
— Был, — всхлипнула женщина.
— И где же он?
— Ушла я. Пил сильно… издевался… — снова всхлипнула женщина. — Мать одиночка я… Пожалейте, товарищ начальник!..
— Пожалеть? — жестко переспросил Проводников. — А почему же вы тех женщин не пожалели, чьим мужьям водку отпускали в семь утра? Решили и их матерями-одиночками сделать?
Женщина плакала теперь уже навзрыд, не заботясь о подведенных глазах, размазывая комочком носового платка краску на щеках. В это время дверь приоткрылась.
— Разрешите?
— Да-да, пожалуйста, Александр Николаевич. Мы закончили.
Шабалин широким шагом вошел в кабинет, с любопытством всмотрелся в плачущую женщину и, узнав ее, произнес:
— А! Это ты!
Женщина мельком взглянула на Шабалина, с трудом поднялась со стула и, не переставая плакать, пошла к двери. У порога она обернулась и умоляюще посмотрела на замполита.
— Что, дело возбудили? — поинтересовался Шабалин.
— Да нет, пока не возбудили, — ответил Проводников, — но, видимо, придется Второй раз, оказывается…
— Второй? — хмыкнул Шабалин. — Сто второй, Валерий Романович. Не ловили просто! Устроили там кабак, в этой «Ярославне», с утра со всего поселка алкаши собираются. Так что не реви! — повернулся он к женщине. — Давно пора вас пошерстить!
Женщина вышла.
Шабалин, проводив ее взглядом, достал папиросы, спички, но вдруг спохватился:
— Извините, Валерий Романович. Совсем забыл.
— Ничего, курите, — сказал Проводников, доставая из ящика стола пепельницу. — Разговор у нас будет… серьезный.
— Что ж, — согласился Шабалин, не торопясь закуривая.
6
Редозубов свернул в узкий, грязный переулок.
Переулок был тупиковый, длиной метров в двести; в конце его стоял, когда-то, очевидно, казавшийся дворцом, а ныне очень старый, обшитый голубыми плашками в виде «елочки», покосившийся двухэтажный дом с заколоченными горбылем лоджиями.
Еще два года назад здесь помещался весь комбинат бытового обслуживания, и дом, как бы понимая важность своего существования, крепился из последних сил, напрягая свои балки и стропила, цепко, по-стариковски, удерживая срубленные в лапу с зубом венцы. Но с тех пор, как комбинат перебрался в новое кирпичное здание в центре поселка, дом сразу обмяк, расслабился, коробясь и осыпаясь изнутри штукатуркой, сильнее покосился на одну сторону и, казалось, устав от бесчисленной вереницы контор и учреждений, в разное время занимавших его, ждал только одного: когда же уволят от этой последней, выпавшей на его долю службы — представлять пошивочную мастерскую КБО, — и дадут спокойно рассыпаться в прах.